Описание
Чжан Сюэдун «Поцелуй змеи»
В сборник «Поцелуй змеи» вошли три повести последних лет — «Поцелуй змеи» (2017), «Закон Архимеда» (2018) и «Наперекор» (2019), увлекательно рассказывающие о том, как непросто в сегодняшнем мире обрести себя и остаться человеком.
Чжан Сюэдун (р. 1972), писатель с Северо-Запада Китая, заместитель председателя Союза писателей Нинся-Хуэйского автономного района. Он является автором шести романов, полутора десятка повестей и множества рассказов. Творчество Чжан Сюэдуна реалистично, оно неразрывно связано с современной китайской действительностью. Сюжеты его произведений, как правило, содержат интригу, отличаются неожиданными поворотами, сталкивают героев со сложным нравственным выбором. Язык Чжан Сюэдуна отличается оригинальной образностью и ярко отражает особенности китайского мировосприятия.
Поцелуй змеи : повести / Чжан Сюэдун : пер. с кит. О. П. Родионовой. — СПб.: Издательский Дом «Гиперион», 2020. — 224 с. — (Серия «Новый век китайской литературы». VII).
Для читателей старше 16 лет.
Отрывок из повести.
Наперекор
Яко нощь мне есть разжение блуда невоздержанна,
мрачное же и безлунное рачение греха.
Из стихиры Великой среды.
Инокиня Кассия (810–865)
1
Брошенные как попало желтые велосипеды на первый взгляд напоминали расположившихся на песчаной отмели огромных хищных птиц яркой окраски, они почти перегородили узенькую бетонную дорожку, ведущую к школьному пункту «Подсолнух».
Так называемые школьные пункты — это распространенные ныне заведения для школьников, предлагающие организованное питание. В последнее время в Китае везде, где располагаются начальные или средние школы, можно увидеть всевозможные точки питания для школьников, а также нехитрые площадки для их обеденного отдыха. Обычно их открывают в непосредственной близости от учебных заведений или даже на самом видном пятачке где-нибудь напротив. После занятий ребята прямо из ворот школы направляются сюда небольшими группками по три-пять человек; что же касается первоклашек, то за ними из этих пунктов частенько приходит сопровождающий. У родителей таких ребят нет никакой возможности забирать в обед своих чад, но и в школах, где они учатся, также не создано условий для обеда и отдыха. Если даже в некоторых школах и кормят, то из-за слабого оснащения и огромного количества народа питаться там невозможно, ведь времени на обед и отдых детям отпускают до обидного мало, поэтому они не хотят тратить его на пустое стояние в длиннющей очереди. Чтобы как-то выкрутиться из этого положения, родителям приходится скрепя сердце выделять из бюджета деньги на школьные пункты, ежемесячная оплата которых обходится им примерно в пятьсот-семьсот юаней.
Уже само название школьного пункта «Подсолнух» было оригинальным, в нем никак не упоминалась еда, что звучало бы простецки и убого, так как в еде не было ни размаха, ни намека на интеллигентность. Такой выбор названия для заведения так или иначе говорил о взглядах и вкусах его владелицы. Кроме того, у него имелось еще одно преимущество — небольшая площадка, которую соорудили для жилого комплекса, отстроенного здесь в начале нового тысячелетия, где ребята могли проводить досуг. Проживавшие в комплексе старики утром и вечером выгуливали тут своих собачек, танцевали с мечом или неспешно упражнялись в тайцзицюань. А здешние дамы, едва начинало смеркаться, торопливо выкатывали сюда переносные колонки на колесиках и приступали к оздоровительной гимнастике Цзямусы. Музыка, под которую они занимались, вихляво орала на все голоса, создавая ощущение, что певцов кто-то избивает, выколачивая из них неистовые стоны.
Лицо мужчины сорока с лишним лет, курившего возле «Подсолнуха», хранило глубокую печать житейских невзгод и печалей, блестящий лоб и жиденькие волосы весьма соответствовали внешности повара среднего возраста. Небрежно закинув ногу на ногу, он сидел на верхней ступени перед входом в школьный пункт и непрерывно покачивал носком. Ребята уже давно поужинали и теперь под присмотром учительницы Лю Мяомяо старательно корпели над домашними заданиями. Из тех школьников, которые ходили сюда пообедать и отдохнуть, примерно половина оставалась до самого вечера, они задерживались здесь на часок-другой, чтобы выучить все, что им задали на следующий день, и только после этого шли домой. Нынче самой большой головной болью родителей является вовсе не забота о том, как накормить, одеть и развлечь своего ребенка, а то, как проверить его домашние задания и помочь в освоении школьной программы. Одна только мысль о том, что после возвращения в полуживом состоянии домой им предстояло до глубокой ночи заниматься уроками со своими сорванцами, делала жизнь родителей похожей на кромешный ад… Но выскочившие повсюду, словно грибы после дождя, заведения типа «Подсолнуха» в какой-то степени освобождали их от тревог, устраняя эти проблемы.
За спиной у мужчины находилось обшарпанное здание многоквартирного дома. Стена, когда-то окрашенная в зеленый бамбуковый цвет, местами облупилась и теперь обнажала неприглядную грязно-белую наготу, напоминая вспоротый ножом туго набитый зеленый карман. «Подсолнух» размещался в арендованной квартире на первом этаже с окнами на запад. Сообразительная хозяйка распорядилась вывести от балкона квартиры отдельный выход с железной дверью, чтобы ребята не обходили комплекс со двора, а попадали сюда сразу через площадку перед домом. Прямо поверх новеньких дверей красовалась электронная вывеска с названием школьного пункта. Красная светящаяся надпись в золотисто-яркой металлической оправе выглядела не менее авторитетно, чем табличка, обозначающая какой-нибудь административный орган.
Из черной щели между зубов мужчины беззаботно просачивалась тончайшая струйка сигаретного дыма, прямиком попадая в его огромные пустые ноздри: казалось, что он крошечными порциями смакует чудом сбереженное время, которое по большей части у него жестоко отнимали. Ведь от него ушло самое лучшее, что только может быть в жизни, а именно сама жизнь. Прищурившись, мужчина смотрел куда-то вдаль блуждающим затуманенным взглядом, который в итоге упирался в сваленные желтые велосипеды. Его левый глаз явно был покалеченным, словно какая-то сила сплющила глазницу изнутри, из-за чего глазное яблоко вылезло наружу, однако не полностью, а в самый раз, чтобы в этой глазнице застрять и при случае не выпадать. Внешний угол глаза вытянулся вплоть до виска — это произошло после того, как в свое время один из сокамерников зарядил ему в лицо кулаком. Пришлось накладывать швы, зато на полмесяца этого типа отправили в карцер и после выхода он уже не докучал будущему повару. Шрам, словно жуткая сколопендра, неотвратимо и навсегда прополз по его лицу, точно неизгладимое клеймо, оставленное на память тюремным прошлым, в древности так клеймили всех заключенных. Интересно, о чем мог вспоминать человек, который так много времени провел в тюрьме.
Добрая часть прокатных велосипедов опрокинулась на землю, и теперь их задранные кверху черные шины напоминали вонючие подметки избитых бомжей, что корчились от боли, не в силах подняться на ноги. Наверняка эти велосипеды арендовали школьники, приезжающие в «Подсолнух». На самом деле их школа находилась совсем недалеко, но поскольку ребятам хотелось выглядеть крутыми, они брали велики напрокат. С помощью приложения в смартфоне сделать это было легко и просто, да и стоило удовольствие всего один юань. Однако доехав до места назначения, ребята уже мало о чем беспокоились и оставляли велосипеды где-нибудь у обочины или вообще где попало. «Вот мерзавцы…» — озабоченно пробормотал мужчина, делая последнюю затяжку и щедро вдыхая в себя дым. Он с силой растер окурок о цементную ступеньку, после чего разогнул больную спину, как следует отряхнул штаны от невидимой пыли и направился расставлять валявшиеся на земле велосипеды.
По правде говоря, в его обязанности не входило разбирать эти завалы. В один момент прокатные велосипеды наводнили городские закоулки, как полчища вездесущей саранчи. Повар отвечал лишь за покупку продуктов и приготовление обедов и ужинов, а школьники с их велосипедами его совершенно не касались, однако ему просто неприятно было смотреть на весь этот бардак. Где-то в глубине его души жило какое-то навязчивое состояние, которое уже давно пустило корни: все, что попадалось на глаза, ему хотелось составить или положить определенным образом. К примеру, как и многие годы, пока он находился в том проклятом месте, он до сих пор складывал свое одеяло и постельные принадлежности в аккуратную стопочку. Человеческие привычки менять очень сложно, тем более если их диктует определенный тип характера.
В этот вечер он поднял с земли шесть велосипедов. Они были очень легкими и удобными, не в пример старым громоздким велосипедам «Летящий голубь». Эти прокатные велосипеды больше напоминали яркие игрушки, ни одна из моделей не предусматривала даже такой элементарной детали, как цепь, поэтому хватило одной руки, чтобы все их поднять с земли и поставить как надо. Когда он поднимал последний велосипед, за его спиной скрипнула железная дверь и кто-то быстро побежал в его сторону. Одновременно с этим до него донесся громкий оклик учительницы Лю Мяомяо: «Эй, может, все-таки подождешь родителей? Уже поздно…» Не успела учительница закончить фразу, как перед поваром неожиданно нарисовалась девчушка в обычной школьной сине-белой спортивной форме.
Первое, что бросилось ему в глаза, — длинная ровная челка и искрящиеся под ней, словно под водопадом, иссиня-черные большие миндалевидные глаза. Ее брови были сведены в почти единую линию — и в тусклом свете стоявших вдоль бетонированной дорожки фонарей он разглядел на ее щеках следы слез. Непонятно почему это произвело на него столь сильное впечатление, что потом картинка основательно засела в его голове, и он никак не мог от нее избавиться. Девочка не без волнения вынула из кармана штанов мобильник и провела пальчиком по его экрану, тут же ей в лицо ударил резкий фосфорический свет, отчего ее полные слез глаза показались ему еще печальнее и мрачнее. Наверное, она поссорилась с кем-то из ребят, а может, ее только что пожурили за плохо выполненное домашнее задание? Судя по всему, она собралась активировать один из велосипедов, чтобы уехать отсюда, поэтому повар Ту протянул ей тот самый велосипед, который он только что поднял с земли. В этот момент он был похож на верного слугу, что подводит к своему хозяину послушного жеребца. На какой-то миг девочка остолбенела, она тотчас опустила глаза, стараясь не смотреть на него. Тем не менее она благодарно ухватилась за руль, оперлась на велосипед правым боком и нагнулась, чтобы считать телефоном QR-код. Повар Ту услышал, как что-то тренькнуло, после чего в ее телефончике ожила картинка велосипеда, который всем своим видом показывал, что готов вот-вот сорваться с места. Тогда девочка хорошенько затянула на плечах огромный, словно мешок, черный рюкзак с учебниками, оседлала велосипед и что-то тихо пролепетала. Скорее всего, она его просто поблагодарила, но ее слова были не громче комариного писка, поэтому он их не расслышал.
В это время снова пронзительно скрипнула железная дверь:
— Эй, повар Ту! — Из-за двери снова показалась учительница Лю Мяомяо. — Будьте так добры, проводите эту девочку, все равно вы свои дела уже закончили.
Хотя голос учительницы Лю звучал доброжелательно и бодро, в нем ощущались властные нотки, сочетавшие доверие и приказ. Но повару Ту не хотелось никуда идти. Это в обязанности учительницы Лю входило встречать и провожать учеников, а также давать им консультации. Сам же он свою работу на сегодня уже завершил, после чего отправился на свой законный вечерний перекур. Он машинально посмотрел вслед удалявшейся школьнице, перед ним вдруг снова заблестели ее мокрые от слез глаза и таящаяся в них невыразимая печаль, в его душе зашевелилось какое-то смутное беспокойство. Он нерешительно хмыкнул в знак согласия, вынул из недр кармана мобильник, нарисовал на экране букву Z (именно с нее начиналась фамилия его бывшей девушки, эту букву он бы не забыл и в следующей жизни), телефон тотчас разблокировался. Потом он нажал кончиком пальца на иконку приложения Ofo, отвечавшего за прокат велосипедов. Эту программку ему помогла установить Лю Мяомяо. До того как устроиться сюда на работу, повар Ту никогда не соприкасался с такими штуковинами. Тогда еще учительница Лю полушутя заявила: «Вы совсем не в теме! Раз приехали в город — надо следовать его обычаям и учиться получать от жизни удовольствие».
Сев на велосипед, повар Ту почувствовал на себе взгляд Лю Мяомяо, которая через очки в тонкой золотой оправе смотрела ему вслед, стоя на той же самой ступеньке, на которой недавно сидел он сам. От этого взгляда становилось очень приятно и спокойно, особенно поздним вечером.
2
Проехав через плотную застройку микрорайона, где находился школьный пункт, он выехал на улицу Миньчжубэйцзе. Эта улица тянулась с юга на север, проходя через центр старой части города, и напоминала не знающую отдыха аорту, которая непрерывно пульсирует и перекачивает кровь. Повар Ту изо всех сил давил на педали: прокатный велосипед был не так удобен, как могло показаться на первый взгляд, его конструкция больше подходила для спортсменов. Уже почти догнав ехавшую впереди школьницу, он ощутил в ногах такое напряжение мышц, точно мчался с кем-то наперегонки, выкладываясь по полной; ничего подобного он не испытывал много лет. Он отчетливо почувствовал, что постарел; езда на велосипеде была ему уже не под силу, а лучше сказать — она ему больше не приносила радости.
Несмотря на поздний час, уличный шум ничуть не стихал. У обочины длинным драконом выстроились автобусы и, словно бастующие, кряхтели, шуршали, передвигались и замирали на месте. Самыми ушлыми были плутоватые таксишки, которые, улучив момент, ястребками подлетали к остановке, где своевольно ссаживали или брали на борт клиентов. Владельцы личных авто всеми силами старались пролезть вперед, никому не уступая дорогу, шум от их резких гудков демонстрировал жуткое настроение и недовольство хозяев городскими пробками. В эту минуту черное полотно дороги было словно усеяно большими и маленькими божьими коровками, в воздухе витала накопившаяся за день у горожан усталость и ощущение безысходности. Когда повар Ту влился в малочисленный поток велосипедистов, он осознал, в каком незавидном положении оказался. В этом городе, где на трех-четырехполосных дорогах царил полный беспредел, узенькие дорожки для пешеходов и велосипедистов по своим размерам скорее напоминали аппендикс, и для таких горе-велосипедистов, как он, которых мотало во все стороны, они были просто не приспособлены. Большую часть времени велосипедисты, словно выброшенные на мель рыбешки, были зажаты между машинами, не в силах даже пошевелиться, и, надувая щеки, лишь переводили дыхание. Рев моторов и выхлоп ядовитых газов окутывали их с ног до головы, они ничего не слышали, в носу у них нестерпимо свербело, они даже не решались нормально открыть глаза. Дорожная пыль мелкими мошками проникала во все щели, грозя удушьем, так что езда на велосипеде обернулась сущей каторгой. Повар Ту тут же погрузился в тяжелые воспоминания более чем двадцатилетней давности, когда ему пришлось раз и навсегда забыть про езду на велосипеде. Перед его туманным взором, словно киномонтаж, вдруг предстали кадры прошлого…
То была самая мрачная в его жизни зимняя ночь. Чуть раньше, летом того года, он провалил госэкзамены для поступления в университет и теперь пополнил ряды так называемых «домоседов». Его отец принял случившееся близко к сердцу, твердо полагая, что причиной неудачи стала ранняя любовь сына, а мать, заливаясь слезами, сетовала на судьбу-злодейку. Сам он принял этот факт не столь серьезно, молодым людям вообще свойственно быть самонадеянными и упрямыми, он искренне полагал, что нет ничего особенного в том, что он провалил экзамены и никуда не поступил. Да мало ли в обществе людей, которые не кончали университетов, и ничего, все как-то живут. В те времена никаких прокатных услуг не существовало и в помине, если кому-то хотелось ездить на велосипеде, его следовало купить, но не каждый мог себе это позволить, по крайней мере у него тогда велосипеда не было. Поэтому если у него возникало желание покататься, он вынужден был украдкой брать старый велосипед отца, и то при условии, что никто из взрослых не ловил его на пороге.
Тот вечер он помнил сравнительно ясно, у них дома тогда была еще печка-буржуйка. Эта чугунная штуковина разгоралась докрасна, напоминая задницу макаки. В одной из выемок на углу печки ютился почерневший алюминиевый чайник, из него со свистом вырывался пар, расползаясь коварной белой змеей по всей комнате. Из-за густого пара силуэты домочадцев выглядели размытыми, словно во сне. На всю катушку орал телевизор, по которому показывали новогодний концерт, крепко приковавший к себе внимание всех домашних. Только мать шныряла туда-сюда: она то замешивала тесто, то готовила начинку, то бегала за соломенной подставкой. Она так серьезно готовилась к лепке пельменей, словно это было важнейшим событием, не терпящим никаких промахов.
«Той зимой ты была как огонь, ярким светом согрела мне сердце, каждый раз приближаясь тихонько ко мне, озаряла огненным светом…» Эту песню пел большеглазый красавчик с богатой черной шевелюрой, вроде как иностранец, но при внимательном рассмотрении он больше походил на метиса, этакий поддельный заморский чертяка. Однако пел он на чистом китайском языке, а двигался так ритмично, что завораживал одним своим видом, казалось, что в тело певца вселилась та самая змея из чайника, и теперь он радостно извивался на все лады. Позже, когда в новостях сообщили о случившемся в Большом Хингане лесном пожаре, народ посчитал, что его своей огненной энергетикой разжег именно этот парень.
Подложивший под спину стопку одеял отец, человек старой закалки, отозвался о певце так: «Тьфу ты, вертихвост, так извивается, что смотреть противно…» В конце концов, недовольный, он слез с кровати и, надев черные матерчатые туфли, вышел за порог. Обычно стоило сыну надеть темно-синие джинсы, он уже начинал морщить физиономию, а уж такое бесстыдство по телевизору отец и подавно не мог вынести. Мать, склонив голову за работой, насмешливо обронила: «Твой отец ни дать ни взять старый консерватор, ничем ему не угодишь, а парень-то для молодых старается».
Озвучив эту очевидную истину, мать вдруг повернулась к сыну лицом и не мигая уставилась на него, словно перед ней был не живой человек, а темно-серый семнадцатидюймовый телевизор. Со стороны могло показаться, что сын, как и все домашние, увлечен новогодним концертом, но, как говорится, материнское сердце не обманешь, ей достаточно было беглого взгляда, чтобы понять, что сын чем-то озабочен. Однако сегодня, в канун Нового года, его мать, рачительно соблюдавшая все обычаи, ни за что на свете не стала бы затрагивать неприятных тем, предпочитая все проблемы решать после праздников. Пристальный взгляд матери разом всколыхнул все его тревоги. Между тем мать призвала всех мыть руки, чтобы помогать ей лепить пельмени. Его похвально послушные сестры тотчас поспешили на помощь, а он продолжал сидеть на месте — даже не шелохнулся. Мать повторила, что каждый должен слепить хотя бы по тридцать пельменей, иначе с утра им попросту будет нечего есть. Он понимал, что ее слова обращены к нему, и все-таки упрямо сидел недвижим, ему казалось, сделай он хоть шаг, и он тотчас умрет или сойдет с ума.
Вскоре, подтягивая по пути ватные штаны, вернулся из туалета отец. Казалось, что, пока он справлял малую нужду, или штаны его подсели, или сам он раздобрел, отчего он никак не мог натянуть их как надо. На мятых штанинах виднелось несколько мокрых пятен, что вызывало жуткое отвращение. Мать, заметив, что отец, пристроившись прямо у разделочной доски, стал закатывать рукава, принялась его упрекать: «Чем старше, тем глупее, будто не знаешь, что, заходя в дом, следует вымыть руки». Ни слова не говоря, отец с каменным лицом развернулся и направился к умывальнику. Смоченный водой обмылок, словно вьюн, то и дело выскальзывал из его рук, отец никак не мог его удержать, и тот раз за разом звучно падал в тазик. Отец принялся ворчать на мать, что та пожалела денег на покупку нового мыла. После этого вся компания уселась за кухонный стол. Мать проворно раскатывала лепешечки, отец и сестры наполняли их начинкой, их руки припорошило мукой, отчего казалось, что все в белых перчатках.
Мать работала столь проворно, что умудрялась без промедления снабжать заготовками всех и сразу, отец из-за этого чувствовал себя неловко — перед детьми он обычно старался ни в чем не уступать матери. Самолюбивый от природы, он придавал своей репутации первостепенное значение, даже если это касалось лепки пельменей. Приняв свирепый вид, он стал порицать сына: «Чего сидишь? Ждешь, пока тебя накормят?!» Похоже, если он сегодня не присоединится, отец потеряет мощное подкрепление и исход сражения будет явно на стороне матери, но пельмени его не интересовали. Он был по уши влюблен, а лучше сказать — его сердце сейчас пылало, словно их раскаленная докрасна печка.
Отец подзывал его несколько раз, но он продолжал упрямиться и даже не прикоснулся к тесту. «Они только и знают, что свои пельмени! Будто на пельменях весь свет клином сошелся. А вот кто знал, что творилось сейчас у него на сердце?»
Наконец отец прищурившись посмотрел на него и громко крикнул: «А ну, выключи телевизор, сидишь, словно чурбан!» Зная характер отца, он понимал: попробуй он ослушаться, на примирение можно потом не надеяться. Чуть помедлив, он не спеша встал, но вместо того, чтобы ткнуть кнопку телевизора или пойти уже наконец лепить пельмени, взял и пнул лежавшую рядом собаку. Весь вечер та лежала в комнате, разомлев от праздности, и доверчиво посапывала во сне.
Животное, словно обиженная Доу Э[1], вдруг жалобно заскулило. Отец пришел в ярость: «Вон из моего дома! Зачем мы тебя растили, ты хуже собаки!» Пожалуй, это было лучшее, что сказал ему отец в канун праздника. Все последующие события доказывали, что он не только ничтожество, но еще и зловещая звезда для их семьи. Через несколько месяцев ему должно было исполниться восемнадцать, после чего он мог уже вполне самостоятельно распоряжаться своей жизнью, однако отец воспринимал его хуже, чем какую-нибудь скотину: ведь он не поступил в университет, опозорил семью, а еще имел бесстыдство заявиться в дом с девчонкой. Мать отнеслась к его девушке доброжелательно, а вот отец даже глаз на нее не поднял. Проводив ее за порог, мать от лица отца высказалась так:
[1] Героиня известной китайской драмы Гуань Ханьцина (1210–1280) «Обида Доу Э».
