«Пенелопа, дочь Адраста» Бобровникова Т. А.
Записки Полибия
ВСТУПЛЕНИЕ
Сейчас, на склоне моих дней, когда я оглядываюсь и вспоминаю, в какой бурный водоворот событий бросила меня судьба, прежде чем отвести в теперешнюю тихую гавань, я начинаю понимать, как тесно моя жизнь переплеталась с важнейшими событиями мира. Я словно попал под колесо Тюхе. На глазах моих высились и падали царства, метались смущенные народы, пока наконец не настал сегодняшний благодетельный мир и спокойствие. Этот короткий период, когда свершилось прекраснейшее деяние — весь известный нам мир объединился под единой властью римлян, — я уподобил бы трагедии, поставленной величайшим драматургом — Судьбой. Я задался целью описать все это в единой истории, чтобы выяснить, какими путями судьба свершила великое дело. Когда мысль эта пришла мне на ум и овладела моей душой, я стал со всей возможной тщательностью собирать факты. Я записывал показания очевидцев, я читал договоры и правительственные постановления, даже некоторые письма, которые попадали ко мне в руки. Мне стало
известно, что римляне ведут так называемый домашний дневник, ежедневно записывая в него все достойное внимания. Я решил также ежедневно записывать события, происходившие на глазах моих, чтобы потом отобрать из них важнейшие, ибо пишущему всемирную историю необходимо смотреть на мир как бы с высоты орлиного полета. Видеть надо главное, отбрасывая все мелочи.
Первую часть этой великой драмы я наблюдал как зритель. Во второй был одним из главных актеров, ибо я нетолько стал очевидцем важнейших событий, но участвовал в них и даже направлял. Вот почему в моих записках часто упоминалось мое имя. Мелочи, которые пришлось мне отбросить, тоже представляли значительный интерес. Мне было жаль, что время предаст все это забвению. И вот я решил одновременно с историей написать мемуары, как сделал предшественник мой, Арат, сын Клиния. Биография и история весьма разнятся между собой. Иногда какой-нибудь ничтожный поступок, удачно сказанное слово или шутка лучше обнаруживают характер человека, чем битвы, руководство огромными армиями
или осада городов. Ведь бывает, что художники добиваются сходства с природой точным изображением одних лишь глаз, ибо в них светится душа человека. Поэтому
и я позволил себе сообщить множество фактов, на первый взгляд мелких, но раскрывающих нрав людей, с которыми мне приходилось сталкиваться.
В первый год сто пятьдесят третьей олимпиады* жизнь моя словно была перерублена надвое. И между обоими обрубками разверзлась бездна, как видим мы порой после больших землетрясений. Мне исполнилось тогда тридцать три года. Я почел за лучшее начать мои записки именно с этого года. Все, что случилось до этого, расскажем мы в виде некоего предисловия по возможности короче.
* * *
Отец мой Ликорта принадлежал к числу знатнейших
мужей Аркадии и первых граждан Мегалополя. Много лет
стоял он во главе Ахейского союза, который ныне обнимает почти весь Пелопоннес. Ибо все пелопоннесцы в наши дни пользуются одними и теми же законами, общей
*( У эллинов не было единой системы отсчета: в каждом городе исчисление велось по должностным лицам. Единственной
общегреческой системой был счет по олимпиадам. Первая из них
начиналась в 776 г. до н. э. Таким образом, первый год 153-й
олимпиады соответствует 168 г. до н. э. — Здесь и далее примечания
профессора К. Филари.)
системой мер и весов, общей монетой и имеют общее правительство. Вообще, весь Пелопоннес — как бы единый город, только без стен. И вот отец мой много лет стоял
во главе этого великого государства. С юных лет связан он был неразрывными узами дружбы с Филопеменом, сыном Кравгида. Если бы в юности не написал я о Филопемене отдельного сочинения, в котором рассказано, кто был Филопемен, кто его родители, каково полученное им в детстве воспитание и какие славные подвиги он совершил, необходимо было бы сейчас сообщить все эти сведения. Но я уже написал о Филопемене три книги, к ним я и отсылаю любознательного итателя. Как я писал, Филопемен с ранней юности выбрал для себя образцом и идеалом фиванца Эпаминонда. Подражая ему, он не вступил в брак, считая достаточной для счастья свою славу. Отец же мой в зрелых уже годах женился. Но жена его через год умерла, родив единственного ребенка. Более отец мой в брак не вступил. Таким образом, я не знал матери, не имел братьев и сестер. Не буду описывать свои детские годы. Вовсе не потому, что считаю детский возраст и воспитание не важным для формирования человека. Совсем напротив. Но цель моя — рассказать о второй половине своей жизни. Поэтому скажу всего несколько слов. Отец окружал меня нежной заботой. Филопемен же смотрел на меня как на родного сына. В детстве, когда не играл я со сверстниками и не читал книг из отцовской библиотеки, я охотился в горах с Филопеменом. То была его любимая забава. Когда мы
выходили, бывало, на широкий луг или в тесное ущелье или видели бурную реку, Филопемен начинал задавать мне задачи — как бы я расположил здесь конницу, как бы форсировал эту реку в виду неприятеля, как бы овладел тесниной, если враг уже занял вон тот холм. Ибо все мысли его заняты были войной, на тех же, кто не занимался военным делом, он смотрел как на бездельников. Когда я подрос, отец отправил меня учиться в Афины. Я слушал лекции философов в Академии, учился риторике, но более всего увлекся математикой и астрономией.
Я даже хотел посвятить этим наукам свою жизнь и просил отца разрешить мне отправиться в Александрию для продолжения образования. Но отец решительно заявил, чтобы я выбросил эту мысль из головы. Мое поприще, писал он,
только политика. Меня воспитывали и растили как будущего главу нашего союза. Мне пришлось воротиться. Имел я в то время двадцать лет от роду. Немедленно сам отец, Филопемен и друзья их усердно принялись приобщать меня к государственной деятельности. Я вскоре узнал всю закулисную игру правителей нашего государства. Многое поначалу поражало меня. Помню, раз Филопемен осыпал хвалами Архона за один ловкий обман. Удивленный, я спросил, разве неправду говорили мне мои наставники, твердившие, что лгать нехорошо? Филопемен засмеялся и сказал, что у политиков иная мораль и хорошо для них только то, что выгодно. В глубине души я с ним тогда не согласился, но по неопытности своей спорить не мог. Вскоре стал я подобен искусному руководителю труппы технитов Диониса. В то время как зритель, ослепленный необычайным зрелищем, восхищается блеском поддельного золота и поддельных смарагдов в «Медее» или «Ифигении», почти веря, что они настоящие, он опытным взором оценивает, сколько стоит вся эта блестящая мишура. Так и я смотрел на ахейских политиков. Старшие видели во мне будущего восстановителя могущества союза. Постепенно все помыслы мои и желания сосредоточились на одном — занять первое место в государстве. Вот почему
я с пламенным нетерпением ждал своего тридцатилетия. Ибо по нашим законам лишь с тридцати лет можно избираться на должности. Верно говорят философы Новой Академии — великое счастье, что мы не ведаем будущего. Если бы я знал, каким будет это тридцатилетие! Разумеется, вся наша партия поддержала мою кандидатуру. Я сразу выбран был гиппархом, а это правая рука самого стратега. На следующий год предполагалось, что я буду баллотироваться в стратеги. Увы! Судьба достаточно сильна для того, чтобы сокрушить все наши расчеты, и, если она кому-нибудь помогла и своей рукой склонила весы в его пользу, она затем как бы в приливе раскаяния спешит бросить гирю на другую чашу весов, чтобы ввергнуть бывшего счастливца в пучину бед. Как раз в то время началась великая война между Римом и царем Персеем Македонским. Подробное описание причин ее и хода читатель найдет в моей Истории. Эта война и была тем топором, который разрубил мою жизнь пополам. Опускаю весь ход ее. Достаточно будет сказать, что римляне терпели поражение за поражением. В каждом эллинском городе нашлась масса людей, которая была в тайных сношениях с Персеем. Они только ждали случая,
чтобы изменить. И если вся Эллада не встала на сторону Македонии, то виноват в этом исключительно сам Персей. Дай он эллинам деньги — ни один здравомыслящий человек не будет оспаривать этого, — все эллинские народы
встали бы на его сторону. Притом и заплатить-то надо было немного. Но эллины, как известно, ничего не делают даром. Поэтому они следили за ходом войны, намереваясь в удобный момент переметнуться к победителю. Мы, ахейские политики, собрались, чтобы выработать стратегию. Некоторые напоминали в чересчур обильных и чувствительных речах все многочисленные услуги, оказанные
ахейцам римлянами, говорили о непрерывных обидах, которые терпели мы, ахейцы, от дома македонских царей. Филипп, отец нынешнего Персея, обращался с нами как
с последними рабами. Поистине, таких унижений эллины не знали со времен Ксеркса. Римляне же освободили Элладу, отдали ахейцам весь Пелопоннес и проявляли до сего времени умеренность. Они говорили, что настало время
воздать им добром за добро. Но большинство считало, что политическая мудрость требует другого. Короче, мы решили ласкать римлян обещаниями, но не торопиться
выполнять их. Вдруг явился к нам гонец и сообщил, что прибыл новый консул Люций Эмилий Павел. И он повел дело с такой энергией, что оттеснил царя в горы и долгая война нежданно должна решиться одной битвой. Он еще не кончил своего рассказа, как в поту и в пыли прискакал второй вестник и, не слезая с коня, закричал: — Македонцы разбиты! То была роковая весть. Я очень любил тогда и по сю пору люблю сочинения Деметрия Фалерского. Он вспоминает, как великий Александр разрушил Персидскую державу, и говорит: «Нет нужды нам брать бесконечно долгое время, ни даже огромное число поколений; достаточно
оглянуться назад не более чем на пятьдесят лет, чтобы познать жестокость судьбы. Думаете ли вы, что персы или царь персидский, македонцы или царь македонский
поверили бы божеству, если бы за пятьдесят лет до того оно предсказало будущую судьбу их: что к нашему времени не останется самого имени персов, которые были
тогда господами чуть ли не всего мира; что надо всей землей будут властвовать македонцы, самое имя которых до сего времени не существовало. Однако безжалостная к нам судьба, которая все перестраивает наперекор нашим
расчетам, научает всех людей, как я думаю теперь, когда счастье персов перешло на македонцев, что им она предоставила такие блага в пользование лишь до тех пор, пока не примет другого решения». Это и произошло сейчас. Через несколько дней примчался третий вестник. Он рассказал, что Персей был брошен всеми, даже ближайшими друзьями, бежал, прятался, но в конце концов попал в плен. Как жалкий раб, явился он в ставку консула и с рыданиями бросился к его ногам. Консул поднял его, ободрял, ласкал и сейчас обходится с ним словно с почетным гостем. Говорят, это в характере римлян. У них искони в силе своеобразное обыкновение: показывать высшую степень гордости и упорства в несчастье и величайшую умеренность в счастье. Всякий признает подобный образ действий правильным, но позволительно сомневаться, всегда ли он применим. Но римляне чрезвычайно упрямы. Скажем, если какая-либо цель поставлена, они считают для себя обязательным достигнуть ее, и, раз принято какое-либо решение, для них не существует ничего невозможного. Часто благодаря такой стремительости они осуществляют свои замыслы, но подчас терпят и тяжелые неудачи, особенно на море. Действительно, на суше, где они имеют дело с людьми, римляне большей
частью успевают, потому что равные силы они одолевают натиском. Напротив, большие бедствия постигают их всякий раз, когда они вступают в борьбу с морем и небом и действуют с тем же упорством. Так много раз случалось раньше, так будет и впредь, пока они не откажутся от этой ложной отваги и упрямства; теперь же они воображают, что им можно идти по морю ли, по суше во всякое время. Как бы то ни было, Люций Эмилий очень жалел своего пленника. Но вскоре узнали мы другое. Этот гнусный человек, Персей, не задумываясь, выдал всех своих сторонников. Он передал в руки римлян письма от всех городов Эллады. Римляне узнали, что эллины им изменили. Этого они вынести не могли. Нам передали, что они в гневе,
а всей вселенной известно, как тяжек их гнев. И вот тогда от каждой эллинской общины в ставку римлян полетели доносчики, всегдашний бич Эллады. Эти предатели чернили перед победителями своих соотечественников, надеясь,
что римляне поставят каждого из них главой своего города. От нас поехал Калликрат, злейший мой враг, всегда подло пресмыкавшийся перед римлянами. Над Элладой навис страх.
Заказать книгу: https://hyperion-book.ru/product/татьяна-бобровниковна-пенелопа-доч/
