Случка
Поднимаю голову в звездное небо, наверху бесшумно носятся летучие мыши. Их самих не видно, однако на какие-то доли секунды гаснет свет то одной, то другой звезды, и тогда понимаешь, что это летают жуткие бестии.
Все вокруг спит. — Я стою на крыше, на порядком подгнившей площадке для сушки белья. Отсюда можно окинуть взглядом весь внутренний дворик дома. Рядом, словно бесчисленные суда в порту, тесно прижались друг к другу дома. Повсюду одинаковые подгнивающие площадки с развешанным бельем. Как-то раз мне на глаза попалась репродукция картины немецкого художника Пехштейна с изображением Христа. Коленопреклоненный Христос изображен словно бы на задворках огромного завода. И вдруг это развешанное повсюду белье вызвало у меня ассоциацию с Гефсиманским садом. Однако я не Христос. С наступлением ночи мое больное тело пылает жаром, а глаза видят ясно. Я прибежал сюда с единственной надеждой — скрыться от навязчивой мысли о том, что меня отдают на корм животным. И теперь ядовитая ночная роса медленно проникает в мое тело.
Все дома вокруг погружены в сон. Время от времени доносится чей-то бессильный кашель. Днем я уже слышал этот кашель, поэтому теперь понимаю, что это сосед, торговец рыбой. Наверное, и торговлю ему уже тяжело вести. А квартирант со второго этажа! Сколько уже раз говорил ему обратиться к врачу, а он ничего и слышать не хочет. Говорит, это совсем не тот кашель, и продолжает скрывать. И разносит свой кашель по окрестностям. — Аренду и без того мало где платят, что уж говорить про оплату услуг доктора. В нашем районе туберкулез — это скрытая борьба, требующая терпения. Внезапно проезжает катафалк. В пока еще свежих воспоминаниях возникает образ человека, еще недавно работавшего здесь, а теперь говорят, он умер. Как сляжет кто в постель, там уж совсем времени немного остается. От такой жизни кто угодно отчается и умрет.
Торговец рыбой все кашляет. Бедняга. Я кашлянул и прислушался, похож ли мой кашель на его.
По дороге взад-вперед бродит что-то белое. И не только на этой дороге. То же самое и на центральных улицах, как только опустится ночь. Это кошки. Я думал, почему кошки в этом городе бродят по улицам настолько нагло. И пришел к выводу, что здесь почти нет собак. Чтобы держать собаку, нужен хоть какой-то достаток в семье. Поэтому в домах вдоль центральной улицы держат кошек, чтобы они ловили мышей, которые норовят попортить товары. Нет собак, а кошек очень много, естественно, что они спокойно бродят по улицам. Что ни говори, их нахальство на фоне ночной картины рождает удивительное чувство. Они неторопливо прохаживаются, словно благородные дамы по бульвару. Бегают из угла в угол, словно землемеры из муниципалитета.
В углу темной площадки для сушки белья слышится шорох. Это волнистые попугайчики. Когда попугайчики были в моде, даже пострадавшие от них в этом городе были. Интересно, а кто первым ввел эту моду? Раньше птички с разноцветным оперением, смешавшись со стаей воробьев, часто прилетали, чтобы схватить корм. А потом исчезли. И только здесь, в углу площадки для просушки белья, осталось несколько измазавшихся в саже попугайчиков. Днем на них никто не обращает внимания. Только с наступлением ночи они начинают издавать какие-то странные звуки.
Я удивился тому, что увидел в тот момент. Две белые кошки, которые еще недавно бегали взад-вперед по улице, преследуя друг друга, вдруг прямо на моих глазах тихо зарычали и начали схватку. Они повалились на землю, схватившись друг с другом. Мне приходилось прежде видеть, как спариваются кошки, однако это было совсем по-другому. Это не было похоже и на игру, в которую обычно любят играть котята. Я не мог точно понять, что это такое, но в их поведении было что-то привлекательное. Я смотрел на них, не отрываясь. Откуда-то издалека донесся звук колотушки ночного сторожа. Единственный звук ночного города. Тишина. И прямо перед моими глазами кошки беззвучно и сосредоточено продолжали свою схватку.
Они обнялись. Нежно схватили друг друга зубами. Уперлись передними лапами друг в друга. Меня все больше захватывало происходящее. Наблюдая за тем, как они кусают друг друга и упираются передними лапами, я вспомнил неприятные укусы кошек и нежную силу, с которой они топают по груди своего хозяина. Теплый подшерсток на животе, по которому скользят пальцы. Одна из кошек наступила на другую сразу обеими задними лапами. Мне еще ни разу в жизни не приходилось видеть такого милого, удивительного и очаровательного поведения. Сцепившись друг c другом, кошки больше не шевелились. Наблюдая за ними, я почувствовал, что у меня перехватывает дыхание. С противоположного края переулка неожиданно раздались стук колотушки ночного сторожа.
Когда ночной сторож обходит дозором окрестности, я возвращаюсь в дом. Мне бы не хотелось, чтобы меня увидели ночью на площадке для просушки белья. Можно спрятаться в углу площадки, и тебя не заметят, однако сторож увидит открытые ставни, громко закричит, привлекая всеобщее внимание, а это еще позорнее. Когда подходит ночной сторож, я сразу же ухожу к себе. Однако той ночью мне во что бы то ни стало хотелось посмотреть, что будет дальше с кошками, и я решил спрятаться среди белья. Сторож подходил все ближе и ближе. Кошки по-прежнему лежали, прижавшись друг к другу, и совсем не шевелились. Две белые кошки вызывали в моем воображении образ мужчины и женщины, охваченных любовным безумием. Во мне рождалось чувство бесконечной радости...
Ночной сторож приближался. Днем этот мужчина работал в похоронном бюро и выглядел невероятно мрачно. Чем ближе он подходил, тем любопытнее мне было, что он сделает, увидев кошек. В нескольких метрах он наконец заметил их, остановился и стал смотреть в их сторону. Я смотрел на него, и у меня возникло чувство, что этой ночью еще один человек чувствует то же, что и я. Однако кошки так и лежали, не шелохнувшись. Наверное, пока не заметили сторожа. А может быть, дело не в этом. Может быть, они его замечают, но просто ни во что не ставят. Нахальство присуще этим зверькам. Когда они не боятся, что человек может причинить им зло, то сохраняют невозмутимость и не побегут, даже если их попытаются прогнать. Они осторожно следят за человеком, и как только в нем проявятся признаки агрессивности, тотчас же бросаются наутек.
Ночной сторож, видя, что кошки не шевелятся, сделал еще два или три шага. И вот что занятно. Обе головы одновременно повернулись к нему. Однако кошки продолжали лежать. Мне стало еще интереснее, что будет делать сторож. Он махнул колотушкой, словно хотел ударить между ними. И тогда кошки внезапно превратились в два световых луча и стрелой помчались по переулку. Сторож смотрел им вслед, а затем пошел дальше по дороге, с невозмутимым видом постукивая колотушкой. Меня он не заметил.
2
В другой раз мне захотелось понаблюдать за поющими лягушками.
Для этого надо быстро дойти до самого края мелководья, где они распевают во весь голос. Если подходить медленно, лягушки успеют скрыться, поэтому следует быть проворным. Дойдя до мелководья, следует спрятаться и замереть. Лучше словно молитву повторять про себя: «Я — камень, я — камень», не шевелиться и только внимательно посматривать по сторонам. Если не приглядываться, то ничего не увидишь, ведь сложно отличить лягушек от камней на реке. Через некоторое время лягушки осторожно выглянут из воды и из-за камней. Если внимательно всматриваться, то обнаружишь их повсюду — одновременно, словно бы сговорившись, они поднимают свои испуганные мордочки. А я в этот момент уже стал камнем. Лягушки, преодолев страх, вскарабкиваются на свои прежние места. И вот теперь передо мной на бис разыгрывается любовное представление, прерванное в силу непреодолимых обстоятельств.
Когда наблюдаешь за лягушками с такого близкого расстояния, порой охватывает странное чувство. У Акутагава Рюноскэ есть рассказ о человеке, который пришел в мир капп , и оказалось, что этот мир совсем рядом с миром людей. Через лягушку, которая была ко мне ближе остальных, я внезапно попал в мир лягушек. Она сидела между двух камней на мелководье, где образовался небольшой водоворот, и со странным выражением смотрела на воду. Ее вид напоминал фигурки на картинах «нанга» , — то ли каппа, то ли рыбак. Пока я думал об этом, небольшой поток стал казаться мне широкой рекой, словно бы я смотрел на него глазами лягушки. В это мгновение я вновь почувствовал себя одиноким странником во Вселенной.
Вот, собственно говоря, и весь рассказ. Однако теперь я могу сказать, что наблюдал тогда за лягушкой в самой что ни на есть природной среде. Еще раньше у меня был похожий случай.
Я пошел на реку и поймал одну лягушку. Думал поместить ее в ковшик и понаблюдать. Я взял ковшик, которым пользовался в бане. Положил в него речных камней, налил воды, закрыл сверху стеклом, как крышкой, и поставил в комнате. Однако лягушка не хотела вести себя, как на природе. Я бросил внутрь муху, но она просто плавала на поверхности воды, не привлекая внимания лягушки. Мне тогда наскучило, и я отправился на горячие источники. Я совсем уже позабыл о своей лягушке, когда, вернувшись, вдруг услышал всплеск внутри ковшика. Я подскочил к ковшику, но лягушка по-прежнему пряталась среди камней. В следующий раз я вышел погулять. Возвращаюсь — опять тот же звук. Несколько раз повторялось одно и то же. Как-то вечером я оставил в покое свою лягушку и взялся за книжку. Вдруг я пошевелился, и она опять прыгнула в воду. Так что мне удалось понаблюдать за ней в естественных условиях только за чтением книги. Открыв мне свои повадки — прыгать, когда она испугана, она ускакала через раздвижные перегородки, оставив следы по всей комнате. — Больше я ни разу не повторял такого эксперимента. Чтобы наблюдать лягушек в природе, нужно идти на речку.
Как-то раз лягушки пели особенно громко. Лягушачье кваканье было слышно даже на большой дороге. Привычным маршрутом я прошел через рощу криптомерий и спустился к мелководью. В лесу на другой стороне реки красиво щебетала синяя мухоловка . Эта птица, казалось, наслаждается сегодня жизнью так же, как и лягушки. Деревенские жители говорили, что в расщелине между гор, где растет множество деревьев, живет всего лишь одна синяя птица. Стоит другим птицам прилететь туда, как начинается ссора, и она всех прогоняет. Когда я слышу щебет мухоловки, то вспоминаю тот рассказ и думаю, что это правда. По пению птицы было понятно, что ей вполне достаточно собственного щебета и эха. Щебет был чистый и отзывался звонким эхом в залитой солнцем долине, которая за день менялась множество раз. Наслаждаясь своей ежедневной прогулкой по этим местам, я часто насвистывал себе под нос, подражая птице.
В Нибира этих птиц называют мухоловки из Нибиры, в Сэконотаки — мухоловки из Сэконотаки.
Рядом с мелководьем, к которому я спустился, жила одна синяя птица. Услышав непрекращающееся кваканье лягушек, я тотчас же устремился к воде. И вдруг лягушачья музыка прекратилась. Я сел на корточки. Через некоторое время они вновь запели. Здесь было особенно много лягушек. Их голоса разносились над рекой и возвращались эхом. Они звучали издалека, словно бы их приносил ветер. Звук поднимался на гребнях волн рядом с берегом и достигал наивысшей точки прямо у моих ног. Волны звука накатывали еле уловимо, словно перед моими глазами беспрерывно рождалось и покачивалось что-то иллюзорное. Наука говорит, что первыми живыми существами, обладавшими на земле голосом, были амфибии, который появились в каменноугольный период палеозоя. Возвышенное чувство возникает в душе, когда слушаешь первый хор жизни, звучавший когда-либо на земле. И правда, подобная музыка заставляет дрожать сердца слушающих, наполняет грудь радостью и, наконец, вызывает слезы на глазах.
Прямо у моих ног сидел один самец. Он дрейфовал по волнам хорового пения, с определенными интервалами времени его горло начинало вибрировать. Я искал глазами его самку. Отделенная от него потоком воды, на расстоянии не больше тридцати сантиметров, под камнем тихо устроилась лягушка. Скорее всего, это и была она. Я наблюдал за ними какое-то время и заметил, что каждый раз, когда поет самец, она вторила ему «гэ-гэ» и, судя по этому звуку, была вполне довольна. А голос самца становился все звонче. Он пел с полной отдачей так, что звук отзывался даже в моей груди. Через некоторое время я опять внезапно обнаружил его голос в хоровом ритме. Пение становилось все громче. Самка продолжала отвечать «гэ-гэ». В ее голосе не было модуляций, и пение казалось более спокойным по сравнению со страстной песней самца. Что-то должно было произойти. Я ждал, когда настанет этот момент. Как я и предполагал, страстное пение самца прервалось, он спустился с камня и поплыл по воде. Более проникновенной сцены мне не приходилось видеть. Он плыл в поисках самки, напоминая ребенка, который нашел маму и бросается к ней со слезами. Плывя ей навстречу, он пел «гё-гё-гё-гё». Есть ли более трогательное ухаживание, чем это!
Конечно же, он благополучно добрался до того места, где ждала его самка. Они спарились. В свежем чистом потоке. — Однако самым красивым в их страсти было то, как самец плывет навстречу самке. И на этом свете существует такая красота! — подумал я и погрузился в звуки лягушачьего пения, от которого покачивались волны на отмели.