«Дети Исана», Кхампхуна Бунтхави
I. ДЕРЕВНЯ ПУСТЕЕТ
Почти полвека тому назад под нещадными лучами раскаленного солнца стоял дом на сваях, а рядом с ним росла очень высокая кокосовая пальма. В бурю ветер гнул ее, опасно нагибая над крышей. В такие дни отец семейства, жившего в том доме, говорил трем своим детям: «А ну-ка, бегите скорее на улицу и спрячьтесь где-нибудь в надежном месте!» Мужчина боялся, что кокосовое дерево рано или поздно рухнет на дом, а дети получат увечья, переломав себе кости, поэтому, как только ветер усиливался, он отсылал малышей от греха подальше, и те бежали наперегонки в укрытие. Если ветер дул не очень сильно, дети лежали и прислушивались к елозящим по стене дома листьям и настороженно поглядывали на крышу. Слоновая трава, которой ее когда-то покрыли, настолько высохла и выгорела на солнце, что хрустела при малейшем дуновении ветерка.
Как-то раз, когда ночью бушевал ураган, мальчик по имени Кун спросил отца:
— Почему бы нам не перестелить крышу заново?
— Да все никак не выкрою времени…
Но сынишка не отставал:
— А не лучше ли нам вообще срубить это дерево?
— Если ты готов есть кхау лам без кокосового молока, то мы его, конечно же, срубим, — вмешалась в разговор мать.
И Кун сразу же сменил тему разговора.
Кокосовое дерево было единственным источником сладостей, кормящим детей досыта. Конечно, в китайской лавке еще продавались леденцы, но Куну они не особо нравились.
Дом на сваях находился в деревне в северо-восточной части Таиланда, известной как Исан. Здесь один двор мало чем отличался от другого: рядом с домом — амбар для хранения риса, а коровник неизменно устроен под домом. Деревню окружали поля и пересыхавшие в жаркий сезон болота. Если стоял зной, то детвора не выходила на улицу, ведь песок нагревался на солнце, а ребята в любую жару бегали босиком.
Если пройти чуть дальше, начинался редкий лесок, который местные жители называли Соколиным холмом.
Деревню, в которой жила семья Куна, никто не назвал бы богатой. Не больше трех человек на всю деревню имели лошадей, а остальные, отправляясь в далекие края ловить рыбу, запрягали в повозки волов. С ними пока туда-сюда обернешься — три недели пройдет, не меньше.
Итак, самым старшим из трех детей, живших в том доме на сваях, был мальчик по имени Кун, и он уже начинал понимать, что можно, а что нельзя, а вот две его маленькие сестренки все еще капризничали и видели в юбках одно неудобство. Если наступал религиозный праздник и все семейство собиралось выйти в люди, отцу приходилось силой одевать на дочек юбки и тащить их всю дорогу за собой.
Иногда в деревне появлялись вьетнамские бродячие торговцы, тогда Кун клянчил у отца мелочь на пару-тройку хлопушек. Если отец отвечал, что у него нет денег, то все, что оставалось мальчику, это смотреть вслед уходящим торговцам и задаваться вопросом: откуда они приходят и куда держат свой путь?
Кун испытывал смешанные чувства к вьетнамцам. С одной стороны, мальчику они нравились, с другой — он чувствовал к ним неприязнь. Отец однажды сказал ему:
— Не очень-то доверяй этим…
— Почему?
— Я несколько раз имел с ними дела — те еще проходимцы! С вьетнамцами как языком зацепишься — потом не отвяжешься. Где деньги водятся — там и они…
Кун кивал и вспоминал, что люди поговаривали, будто вьетнамцы ловят детей, перевозят их через реку Меконг, в свою страну, и там вырезают их печень на еду, как у собак, а трупы выбрасывают в воду.
Однако мать Куна придерживалась другого мнения:
— Если бы мы, исанцы, брали с них пример, то никогда не страдали бы от голода!
Как-то ночью отец рассказывал детям, как его отец — их дедушка — однажды постригся в монахи. Он так рвался изучать священные тексты, что даже отправился до Бангкока босиком. С ним пошли трое деревенских-мирян. Собравшись, они перекинули через плечи мешки с рисом, чтобы не голодать в дороге, и двинулись в путь. Дед тогда уже был монахом, поэтому в течение тринадцати дней, пока они не дошли до Кората, должен был по утрам собирать подаяние. В Корате они сели в товарный поезд, в котором везли свиней, и так доехали до Бангкока. Однако столичные монахи наотрез отказались принимать деда и допускать до священных текстов. Они с отвращением заявили ему, что тот ест сырое мясо и покрыт татуировками с ног до головы.
— Отец, тем монахам что, текстов было жалко? — спросил Кун.
— Они испугались, что наш дед — дух Поп, и пришел съесть их печень. Дедушка тогда жутко разозлился, его даже затрясло. Монахи решили, что это дух проснулся, и поскорее прогнали дедушку из храма. Тот обозлился, расстригся и взялся торговать разной снедью. Подзаработав пару тамлынгов, он собрался вернуться в родные края. Десять дней дедушка добирался до Кората, но там его обобрали до нитки вьетнамцы. С тех пор он их невзлюбил, как и духа Попа, за которого его приняли монахи в Бангкоке.
