«Как она использует свои слёзы», Чон Унён
Тот ребенок
— Надо провести обряд чондодже[1], — голос отца серьезный и обеспокоенный. — Дух младенца, кажется, вредит твоему старшему брату. Мне приснилось, что он сидит у него на плечах. Твой брат сильно изменился в последнее время — наверняка его преследует привидение. В этом точно виноват дух младенца.
Я не стала ему говорить, что младенец не мог находиться возле брата, потому что всегда был рядом со мной, а если и мог, то никакого вреда он ему не причинял. Отец плакал и выглядел жалко. Эгоистичные слезы, которые он из себя выдавливал, вызывали у меня отвращение. Скупые слезы, с помощью которых он всегда добивался желаемого.
— Хорошо, я узнаю про чондодже, — сказала я, и отец перестал плакать.
Его надо изгнать. Надо избавиться от ребенка, который постоянно находился рядом со мной, убирал за уши мои волосы, тепло дышал мне в лицо. Прошло тридцать лет с тех пор, как отец собственными руками отправил его на тот свет. Мама родила семимесячного ребенка. Он прожил всего один день и умер, оставив после себя многочисленные упреки, оправдания, ложь, несправедливость и осознание того, что ничего нельзя изменить. В течение тридцати лет тот ребенок являлся мне: то в образе недоношенного младенца, то семилетним мальчиком с выпадающими зубами. Между собой мы его так и называли — тот ребенок.
В шкафу
Когда мы выходили из автобуса, я увидела, что у мамы между ног что-то течет. Я подумала, что она обмочилась, и это не показалось мне странным. Ведь даже взрослому человеку трудно вытерпеть более семи часов на автобусе из города Ёсу. Нахмурив лоб, мама стояла посреди вокзала, держа в руках сверток с едой. Казалось, она принимала какое-то важное решение. Мама взяла меня за руку и быстро зашагала, расталкивая людей. Ее рука была холодная и потная.
Придя домой, мама развернула сверток, убрала еду в шкаф и переоделась. После чего, посмотрев мне прямо в глаза, сказала:
— Пожалуйста, побудь одна. Маме надо родить ребенка. Если ты будешь себя хорошо вести и подождешь, я приведу тебе братика, понимаешь, о чем я?
О чем говорила мама, я не понимала, но, испугавшись, согласно закивала головой. На самом деле я уже привыкла оставаться одна и умела как никто другой вести себя хорошо.
Наступила полночь, но мамы до сих пор не было. Набив рот сухой рыбой, я легла спать. Спать с полным ртом вовсе не означало вести себя хорошо, поэтому даже во сне я переживала. Дверь открылась. В комнату ворвался холодный ветер. Не в состоянии встать с постели, я обняла подошедшую ко мне маму, которая ничего не говорила, а просто гладила мои волосы. Папа стоял на пороге и держал в руках одеяло, похожее на огромный кокон. Мне захотелось развернуть этот кокон и посмотреть, что там внутри, но я не могла, потому что мама принялась меня обнимать, а потом упала на мою кровать. Она так сильно меня обнимала, что мне было трудно дышать. Пока я ерзала у нее на груди, в комнате погас свет. Перестав вертеться, я приложила ухо к маминой груди и услышала, как бьется ее сердце. А еще я услышала, как потихоньку открылась и закрылась дверь шкафа, а потом отец осторожно залез под одеяло. В комнате стало темно и тихо, как будто не осталось никого живого.
Я не могла заснуть. Казалось, что кричит кошка, жужжат насекомые и кто-то плачет. Плач время от времени прекращался, но потом возникал снова. Каждый раз, когда он замолкал, я слышала, как отец глотает слюну. В какой-то момент плач, словно икота, остановился, и больше ничего не было слышно. Зажегся свет. Папа начал трясти маму, но она отвернулась от него. Казалось, ее одолела злая усталость.
Скрипнула дверь шкафа. Слегка приоткрыв глаза, я увидела, как папа вытащил оттуда одеяло и вышел из дома. Это было то самое одеяло, которое они с мамой принесли домой: оно было так же свернуто, но мне показалось, что кокон стал намного меньше. Я сгорала от любопытства — куда же отец его понес?
Я представляла папу, который поднимается в гору, держа в одной руке лопату. Рисовала в своем воображении, как он разбивает заледеневшую воду и кладет туда одеяло. Мне казалось, будет лучше, если отец сожжет его. Разожги костер. Сейчас середина зимы. Земля, вода — все замерзло. Пожалуйста, не хорони его в земле, как попугайчика, который у нас когда-то умер. Дикие кошки разроют землю, и на коконе будут ползать личинки. Лучше разведи огонь. Думая о маленьком коконе, горящем в огне, я уснула. В тот день я написала в свою кроватку; в тот день, когда младенца бросили в шкафу в ожидании смерти; в тот день, когда все были соучастниками, а не преступниками — мне было семь лет. Рассветало. И морозные узоры на стекле, казалось, сверкали по-особенному.
Пришедший ко мне здоровый боксер
Он казался здоровым, как из рекламы сухого молока. Откормленный, с кремовой кожей — он больше не был недоношенным младенцем. Если бы не одеяло, я бы его не узнала. Тогда я болела корью. Каждый раз, когда я выдыхала, мне казалось, что я изрыгаю из себя огонь. Спать я тоже не могла. Когда я закрывала глаза, эльфы в остроугольных шапках обнажали свои страшные зубы и набрасывались на меня; а когда я открывала глаза, вниз с потолка падали звезды, и все мое тело покрывалось красными пятнами. Родители не могли оставить работу даже из-за моей болезни. Поэтому я была вынуждена бороться с эльфами и высокой температурой в одиночестве, пока не появился он, с голубым одеяльцем на плечах. Он появился из угла потолка и эффектно сбросил с себя одеяло, как боксер перед началом поединка. Обнажившие зубы эльфы не осмеливались даже приблизиться к здоровому боксеру. Разогнав остроугольные шапки, он легонько сел на мою кровать. «Ты сбросил кокон и пришел», — сказала я. Он засмеялся и положил мне на лоб свою руку — холодную, но нежную. Высокая температура снизилась, и вскоре я уснула. Но даже во сне я продолжала чувствовать его прикосновение.
Сегодня не плакал — это успех
Отец плачет. Он напился.
— Я сделал это не специально. У меня не было выбора. Я не виноват.
Отец всегда вспоминал того ребенка, когда случалось что-то нехорошее. Когда он спотыкался о веревку и падал, разбивая колени; когда мама получила диагноз, что у нее рак молочной железы; и когда из-за неоплаченных счетов мы потеряли дом — он всегда вспоминал того ребенка. В такие моменты он напивался, говорил, что во всем виноват, и плакал. Но это были не слезы раскаяния. Это были слезы страха. Когда человек ничего не боится, у него нет чувства вины, и слез у него тоже нет. Отец рыдал и кричал что-то бессвязное. То ли он сделал что-то не так, то ли ребенок сделал что-то не так — уловить суть было невозможно. Мне хотелось быстрее повесить трубку, и поэтому я сказала отцу, что он не виноват. И добавила, что все будет хорошо.
Конечно, отец был не виноват. Никто его не обвинял. Да, именно он положил того ребенка в шкаф, но, по его словам, у него не было другого выбора. То, что он оказался неспособным оплатить использование специального оборудования для недоношенных детей, не делало его виноватым. Врач, который отправил домой еле дышащего младенца со словами: «Считайте, что он не родился», — тоже был не виноват. Не была виновата и мама, которая уснула, ни разу не покормив своего малыша молоком. И бабушка, посылающая маме тяжелую еду, когда та вот-вот должна была родить, тоже была ни при чем. И даже я, не спросившая, почему живого ребенка положили в шкаф, была не виновата. Во всем был виноват тот ребенок. Именно он был виноват в том, что так поспешно появился на свет. Если ему так не терпелось увидеть мир, надо было родиться здоровым или в богатой семье. Он умер, потому что должен был умереть. Мне нравилось, что он умер и всегда был рядом со мной. Если бы я знала, что после того, как он умрет, он станет моей собственностью, я бы задушила его собственными руками.
Плачет старший брат. У него болит голова. Он плачет, потому что мир несправедлив, и он не может найти в нем свое место. Он плачет, потому что боится жизни, которая складывается не так, как ему хочется. Брат плачет, потому что благодарен мне за то, что я взяла трубку, и потому что ненавидит себя, вынужденного так жить. Несмотря на то, что он выпил кучу лекарств, он плачет, потому что все еще находится в депрессии. Брат плачет, когда ему страшно и когда весело, когда грустно и когда ему все надоело. Все свои эмоции брат выражает слезами. Я молча слушаю, как он плачет. Он хочет, чтобы я поплакала вместе с ним, но у меня не получается, как бы сильно я этого ни хотела. Вместо того чтобы плакать, я еще больше ругаюсь на то, чем был недоволен брат, и после этого его рыдания прекращаются.
Плачет жена брата. Она плачет, потому что ей не стыдно передо мной плакать. Доверившись брату, она переехала жить к его родителям. А сейчас она плачет, потому что ее доверие предано; она расстроена и боится правды. Она плачет, потому что не знает, как вылечить болезнь брата, и потому что его болезнь так серьезна. Она плачет, потому что боится обливающегося слезами брата, который вдруг забрался на перила и говорит, что убьет себя. Она плачет, потому что плачет ее муж, а она просто повторяет за ним. Слезы, легко переходящие к другим людям. Слезы жены брата — это проявление жалости к себе. Это слезы негодования и страха, что болезнь брата представляет угрозу ее жизни. Я молча слушаю, как она плачет. Я ничем не могу ей помочь, как бы я ни хотела. Ее слезы должны остановиться сами по себе, когда устанут литься. Они будут литься до тех пор, пока не достигнут кульминации, которая все никак не наступает.
Полуночный телефонный звонок всегда сопровождался плачем; он был сигналом, что кто-то обязательно разразится слезами. Когда же в этой семье пересохнут все слезные железы? Каждый раз, когда я слушала их слезы, я становилась глухой. И поэтому мне тоже захотелось кому-нибудь позвонить. Я начала думать: а не позвонить ли мне маме? Мы с мамой были единственными в семье, кто не плакал, когда говорил по телефону. Но я позвонила своему близкому другу, гею, который занимался гаданием. Я позвонила ему и слушала, как он изрыгает грязные ругательства и недовольные крики. А для того, чтобы поддать жару, я специально задышала в трубку сильнее, — слушая его ругань, мне становилось лучше.
Брат улыбается. У него хорошее настроение. Даже слишком хорошее.
— То, что я сегодня не плакал — это успех, — говорит он.
— Да, молодец. Завтра я тебе тоже желаю успеха, — отвечаю я нежно, как будто глажу его по голове. Если он не плакал сегодня, значит, завтра будет плакать в два раза сильнее. Но действительно ли тот ребенок заставляет его плакать?
https://hyperion-book.ru/product/%d1%87%d0%be%d0%bd-%d1%83%d0%bd%d1%91%d0%bd-%d0%ba%d0%b0%d0%ba-%d0%be%d0%bd%d0%b0-%d0%b8%d1%81%d0%bf%d0%be%d0%bb%d1%8c%d0%b7%d1%83%d0%b5%d1%82-%d1%81%d0%b2%d0%be%d0%b8-%d1%81%d0%bb%d1%91%d0%b7/
