Чи Цзыцзянь
Белый снег, черные вороны
Перевод А. А. Родионова
1. Отпущенный на выпас
«Первый иней» среди сезонов вне сомнения персонаж печальный. Стоит ему выйти на сцену, как улицы Фуцзядяня , словно вынутая из воды трепещущая рыба, замирают, теряют цвет и аромат жизни. Цирюльникам, педикюрщикам, прачкам, писцам, гадателям, бородавочникам, художникам, менялам, продавцам швейных мелочей, чистильщикам обуви и прочему люду, промышлявшему летом под открытым небом, приходится собирать манатки и перемещаться в дома. Однако те, кто чинил корчаги и посуду, и те, кто готовил воздушную кукурузу, по-прежнему суетятся под вязами — ведь в их деле присутствует огонь. Вот только деревья, к которым они жмутся, теперь походят на разорившихся богатеев, пустивших по ветру семейное состояние — стоят голые, закоченевшие, почти без листвы.
В это время дела идут лучше у взбивщиков хлопка и продавцов дров. Взбивка хлопка, по сути, представляет собой оживление умершего, когда скатавшуюся вату, растрепав и размягчив ее, заставляют воскреснуть, и вот тогда-то женщины принимаются набивать ею куртки и штаны для своих домашних. Продавцы же дров, напротив, жаром умерщвляют живое, обращая его в дым и пепел. Парнишки из дровяных лавок имеют нечеловеческую силу в ногах, с тяжеленным грузом на плечах они снуют по переулкам и разносят поленья — в харчевни, чайные, постоялые дворы, бордели, купальни и балаганы. Как наступит зима, огонь там будут разжигать этими дровами.
Поздней осенью 1910 года, когда Ван Чуньшэнь на конной повозке возвращался в Фуцзядянь, там уже стояла темень, что создавало разительное отличие от сверкавшей огнями Пристани . На самом деле компания электрического освещения «Яобинь» уже открыла в Фуцзядяне в северной части 12-й улицы электростанцию, где турбины вырабатывали ток и откуда свет пришел в большинство домов. Однако в месяц на электричество уходило больше одного серебряного юаня, поэтому прижимистая беднота по-прежнему жгла керосинки. Для электрической компании же, взимавшей ежемесячную плату, поставить электричества меньше означало заработать больше, поэтому огни она гасила еще до полуночи. До того как на улицах появилось электрическое освещение, владельцы лавок обычно вывешивали перед входом большие фонари. Теперь же они их убрали. Стоило уличному освещению погаснуть, как сразу воцарялась тьма, расцвели грабежи и воровство. К началу осени полицейскому управлению пришлось повелеть всем заведениям с наступлением ночи вывешивать фонари, чтобы помешать злодеям. Но вновь зажечь то, что однажды погасили, оказалось непросто. Фонари, что певички, отдавшие сердце любимому и не желавшие привечать других, основательно потушили свой свет.
Ван Чуньшэню же нравилась такая темнота. Ведь на то и ночь, чтобы по-ночному выглядеть. Хотя хозяином постоялого двора «Сань пу кан», что означало «Три кана» , был он, однако ж каждый день, возвращаясь сюда, он подвергался издевкам от жены и наложницы, поэтому ему нравилось у порога нащупать на поясе трубку и в темноте перекурить. Пыхтя дымом, он по привычке ласково трепал по морде своего черного коня. Тот ведь проводил с ним в разъездах весь день, да и просто любил его Ван Чуньшэнь. Конь чувствовал доброе отношение хозяина, поэтому всегда прижимался мордой к его лицу, как будто хотел сказать, что ему вовсе не жалко ради него никаких сил, а Ван Чуньшэнь в благодарность шептал: «Молодец». Выкурив трубку, он распрягал коня и отводил в конюшню, что находилась позади постоялого двора, там чиркал спичкой, зажигал лампу, поил коня, добавлял в кормушку сено и только тогда, погасив свет, уходил в дом. Хотя в конюшне иногда бывали еще одна-две лошади постояльцев, Ван никогда не привязывал своего черного жеребца, ведь он знал, что хорошего коня увести невозможно.
Жену Ван Чуньшэня звали У Фэнь, а наложницу — Цзинь Лань. Вообще-то, по его положению и деньгам, не пристало ему иметь в доме двух женщин. Три жены и шесть наложниц — удел и удовольствие для богатых и влиятельных. Но для У Фэнь оказалась не судьба родить ребенка: сначала случились два выкидыша, а потом и вовсе не удавалось понести. Жившей же с Ван Чуньшэнем и вечно хворавшей старой матушке непременно хотелось в этой жизни обнять внуков. Как человеку, почтительному к родителям, ему пришлось взять наложницу. Быть второй женой для женщины, в каком бы роскошном доме она ни оказалась, дело позорное, а уж выйти за такого убогого, как Ван Чуньшэнь, — и подавно.
Свадьба с наложницей проходила у него что похороны. Имелись у дома большие ворота, но У Фэнь настояла, чтобы он открыл боковую дверцу, так что паланкин с невестой заносили отнюдь не через главный вход. Невеста же в паланкине, Цзинь Лань, была известной на весь Фуцзядянь уродиной, но и она изошлась в рыданиях, заявляя, что выйти замуж за Ван Чуньшэня — все равно что воткнуть свежий цветок в навозную кучу. И как же выглядел этот цветочек: глаза косят, нос задран к небу, рот свинячий, зубы торчат, мало того что коротышка и толстуха, так еще и все лицо в оспинах — когда она шагала по улице, то дети, едва завидев, от страха разбегались.
Когда в первую ночь в спальне новобрачных зажгли свечи, Ван Чуньшэнь топал туда как на место казни, ему даже хотелось умереть. Стоило ему потушить свечи и взяться с Цзинь Лань за ребенка, как У Фэнь принялась громко стучать в окно и причитать: мол, в чане завелась змея, поднимайся и поймай ее. Матушка Ван Чуньшэня, услыхав этот шум, в гневе выскочила из дома и, опираясь на посох, обругала У Фэнь: ишь, отвлекает людей от праведного дела и ведет себя непорядочно! У Фэнь рыдала снаружи, Цзинь Лань разревелась в спальне: вот ведь не повезло, она же девственница; коли оказалась бы в борделе и отдалась богачу, то получила бы несколько серебряных слитков, а так, подарив свою свежесть Ван Чуньшэню, только боли зря натерпелась, никакой выгоды не извлекла, сплошной убыток. Она так взбесила Ван Чуньшэня, что тот захотел запихнуть ее в топку и сжечь.
Однако в ту ночь У Фэнь голосила не на пустом месте — в чане с водой действительно появилась змейка длиной с палочку для еды, Ван Чуньшэнь только два месяца спустя узнал, откуда она там взялась. Однажды он пошел к цирюльнику и по пути встретил сборщика лекарственных трав Чжан Сяоцяня. Чжан Сяоцянь спросил его, помогло ли от ревматизма снадобье из живой змеи? Тут Ван понял, что за два дня до прихода в дом новой женщины У Фэнь заказала Чжан Сяоцяню живую змею под предлогом того, что у мужа-де сильно ломит ноги, а по рецепту из китайской аптеки лекарство надо готовить из живой змеи, но при этом она велела непременно поймать неядовитую.
Услышав эту историю, Ван Чуньшэнь испытал сочувствие к жене, а тут еще Цзинь Лань забеременела, поэтому каждую ночь он стал ходить в комнату к У Фэнь. Но Цзинь Лань тоже палец в рот не клади: почувствовав супружескую холодность и зная, чего боятся муж со свекровью, принялась их этим пугать — начала пить студеную воду, взбираться повыше протирать окна, рубить дрова топором, пинать все что ни попадалось на пути, в общем, не давала покоя плоду в своем животе. Матушка Ван Чуньшэня пугалась до смерти и, опираясь на посох, с утра до вечера следовала по пятам за Цзинь Лань — будто свита императрицы, из страха, как бы с той чего не случилось. Сам Ван в отчаянии перебрался жить в комнату к матери. Роды у Цзинь Лань прошли хорошо, появился мальчик, старушка не могла нарадоваться и улыбалась во весь рот, а вот У Фэнь исполнилась грусти и, наоборот, с утра до вечера рта не открывала.
С того времени У Фэнь и Цзинь Лань стали постоянно цапаться по мелочам, стычки их не прекращались, отчего Вану было настолько горько, что словами не описать. Он думал: если мужчину уподобить горе, то женщина окажется тигром, а на одной горе двум тиграм не ужиться, и покоя этой горе не видать. И Ван Чуньшэнь постепенно охладел к обеим своим женщинам.
В тот год, когда умерла матушка Ван Чуньшэня, Цзинь Лань снова родила, на сей раз девочку. Не знавшая всей подноготной старушка с довольным видом сказала сыну: «В семье Ван появились и дракон, и феникс, видать, правду говорили древние: жена-уродина — бесценное сокровище».
Но Ван Чуньшэнь-то знал, что Цзинь Лань в отместку за то, что он с ней не спит, забрюхатела на стороне. Ему думалось, что переспать с Цзинь Лань могли только гадальщик Слепой Чжан или же мусорщик Черный Ли. Странноватые вкусы Черного Ли были известны всему Фуцзядяню. Мало того что он любил протухшую рыбу и подгнившие креветки, так еще на еду ловил мышей и выкапывал дождевых червей.
После смерти матушки Ван Чуньшэнь сбыл наследное серебро, затем продал старый домишко и на той же улице приобрел усадьбу с деревянным домом, крытым соломой вместо черепицы. Затем он уволился с мукомольной фабрики и вместе с У Фэнь и Цзинь Лань решил открыть постоялый двор. Кто бы мог подумать, что заведение еще не открылось, а женщины уже сцепятся из-за его названия. У Фэнь считала, что постоялый двор следует назвать «Чунь фэнь» — «Весенний аромат», составив название из самых благозвучных иероглифов в именах ее и мужа. Цзинь Лань же говорила, что «Чунь лань» — «Весенняя орхидея» подходит куда лучше. Ван Чуньшэнь же вообще не хотел скрещивать свое имя с именами жен и предложил использовать только их имена — и на том покончить. Но если соединить фамилии, то получится «У цзинь» — «Золото из У», при этом «У» изначально созвучно слову «нет», при соединении с «Цзинь» — «золотом» — будет звучать как «Нет золота», а на такое Ван, разумеется, был не согласен. Если же соединить имена, то получится «Фэнь лань», что звучит как «Финляндия», и человек несведущий решит, что тут какое-то заморское заведение. В итоге он остановился на «Цзинь фэнь» — «Золотом аромате», но тут взъелась У Фэнь, сказав, что она старшая жена и как же ее имя может идти вторым? Ван Чуньшэнь подумал еще и предложил было «Фэнь цзинь» — «Ароматное золото», но оно тоже оказалось неблагозвучно, так как походило на «Поделить золото». Битве жен за название постоялого двора не было видно конца и края, пока однажды Ван Чуньшэн, праздно бродивший у причала на Сунгари, не встретил там старого товарища, выгружавшего товары, и тот его не спросил: «Слышал, ваша семья открывает постоялый двор; на сколько канов?» Ван Чуньшэнь ответил: «Три кана: два больших, один маленький, можно будет разместить двадцать человек». Сказав это, он подумал: почему бы не назвать постоялый двор «Три кана»? С женскими именами перекрещиваться не будет, название ясное и доходчивое.
Распрощавшись с товарищем, Ван направился прямиком на улицу Чжэнъяндао в Фуцзядяне заказывать вывеску из ясеня с бронзовой окантовкой и надписью «Постоялый двор „Три кана“», выведенной крупными иероглифами с позолоченными краями. Однако когда вывеску стали крепить над входом, У Фэнь вновь разбушевалась: мол, почему у черных иероглифов золотые края? Только тогда до Ван Чуньшэня дошло, для нее табуирован сам иероглиф «цзинь» — «золото». Не зная, куда деваться, он принялся увещевать жену: «Будь ты по фамилии Бай — Белая, я бы в две линии обвел эти иероглифы белой краской. Носи ты фамилию Лань — Синяя, трижды обвел бы синей. А вот если бы ты была Хун, что звучит как Красная, а я не обвел бы надпись шестью красными линиями, то позволил бы тебе отрубить свою руку». У Фэнь стало смешно, и она отстала от мужа.
После открытия постоялого двора дела пошли весьма недурно. Среди трех канов два больших, отведенных для мужчин, всегда были полны. А вот маленький кан, предназначенный для женщин, в восьми-девяти случаях из десяти пустовал. Это и неудивительно — кто ж из мужчин, отправляющихся на чужбину по делам, захочет брать с собой домашних?
Ван Чуньшэнь с женами распределили обязанности: мужчина таскал воду и колол дрова, закупал съестное и помогал жильцам приобретать билеты на поезд или пароход. У Фэнь взяла на себя работу полегче — подогрев канов, уборку, стирку белья, ведение счетов и так далее. Цзинь Лань же поручили таскать тяжести и готовить. Но Цзинь Лань нравилась работа у очага, всякий раз при варке мяса она сперва сама съедала парочку в меру жирных кусочков. Оттого рябое лицо Цзинь Лань после открытия постоялого двора стало лосниться.
Рожденные Цзинь Лань дети по возрасту отличались на три года — мальчика звали Цзибао, а девочку — Цзиин. Наевшись и напившись, летом они играли во дворе, а зимой лазали по обжигающе горячим лежанкам, не досаждая взрослым. Из детей Ван Чуньшэнь любил, конечно же, Цзибао. Вечером, засыпая, он привык обнимать сына.
То обстоятельство, что жен он обнимает редко, не укрылось от внимания постояльцев. Однажды в конюшне Ван Чуньшэнь застал У Фэнь кувыркающейся с торговцем лошадьми. Он не разгневался, а напротив даже — наказал им не пугать лошадей, а то те могут и лягнуть. После этого случая опозоренная У Фэнь бросилась перед мужем на колени и клялась, что ради прощения безропотно готова принять порку хлыстом. Ван Чуньшэнь с презрением ответил: «Нет у меня времени хлестать тебя, уж лучше я трубку выкурю!» Эти слова стали для У Фэнь куда более жестоким наказанием, чем порка.
Поняв, что муж никогда больше не будет с ней спать, У Фэнь начала присматривать среди постояльцев, мотавшихся с Юга на Север, кого-нибудь себе по сердцу. И несколько лет назад такой человек ей действительно попался. Его звали Ба Инь, когда-то он в Хайларе был «жнецом», то есть собирал опиумный мак, но затем цинский двор запретил опиум, посевы мака сократились, пришлось ему заняться пушниной на станции Маньчжурия. Переселенцы из Хэбэя и Шаньдуна приловчились в окрестностях Маньчжурии охотиться на степных сурков, то есть тарбаганов, их шкуру сбывали торговцам пушниной и зарабатывали на этом. Поскольку мех у сурков был пышный и мягкий, выглядел красиво и дорого, да еще и морозы держал хорошо, из него шили самые ходовые шубы. В общем, кошельки у тех, кто занимался мехом тарбагана, были туго набиты.
Всякий раз приезжая по торговым делам в Харбин, Ба Инь непременно заглядывал в Фуцзядянь и останавливался на отдых в постоялом дворе «Три кана». Цзинь Лань, увидев, что У Фэнь завела любовника, решила не отставать и попыталась с помощью вкусных яств завлекать постояльцев. Однако из-за ее страхолюдства мужчины ее сторонились. А вот Ди Ишэну, евнуху, служившему раньше в Запретном городе, она запала в душу, и он поселился в «Трех канах». Хотя евнух в постели не мог сослужить ей службы, но для ее самолюбия было довольно и того, что он стал ей опорой в других делах, а надо сказать, что вел он себя с окружающими по-хамски и с ним никто не хотел связываться.
С тех пор как У Фэнь и Цзинь Лань завели любовников, Ван Чуньшэнь в их глазах сделался чем-то ненужным. Ему они тоже стали противны, а когда без женщины становилось невмоготу, Ван отправлялся в публичный дом. Тамошние красотки были приветливы и обходительны, услуживали как надо и не проявляли норова.
Узнав, что муж шляется по борделям, У Фэнь и Цзинь Лань воспылали гневом и решили соединить усилия, чтобы деньги от постоялого двора текли мимо кошелька Ван Чуньшэня, осушив тем самым источник его радости. Кроме того, в отношениях с Ба Инем и Ди Ишэном женщины совсем перестали таиться. На глазах у мужа У Фэнь выстукивала спину Ба Иню, а Цзинь Лань чистила Ди Ишэну уши.
С того времени Ван Чуньшэню опротивел постоялый двор. И вот тут как раз в позапрошлом году, в управе округа Биньцзян, резиденции окружного правителя, как заведено, в начале лета отбраковывали лошадей. Старых и больных коней из управы удаляли, что называлось «отпустить на выпас». И кто бы мог подумать, что отбраковка лошадей в тот год невольно откроет Ван Чуньшэню новые горизонты. Кони в управе, как наложницы во дворце, все были фактурные и видные, без изъянов, поэтому «отпускаемые на выпас» кони шли нарасхват. Ван Чуньшэнь был знаком с Юй Цинсю, подручной повара в окружной управе, и та сообщила, что есть один конь, молодой, сильный, трудолюбивый; лишь из-за своего черного окраса никак не попадает в упряжку на выезды правителя, а служки тоже не решаются возить на нем дрова, поэтому его кормят, считай, впустую и теперь вот хотят от него избавиться. Может быть, такой конь пригодится на постоялом дворе?
Ван Чуньшэнь как раз размышлял, каким бы промыслом ему еще заняться. Он обсудил вопрос с женами, и те с радостью одобрили покупку — ведь пока муж занимается извозом, постоялый двор будет в их полном распоряжении.
Этот черной масти жеребец был высоким и внушительным, шерсть у него лоснилась, жаль лишь, что на крупе стояло круглое клеймо — все лошади, попадавшие в управу, клеймились. И эта отметина, сколь бы почетной она ни была, все равно оставалась шрамом.
Ван Чуньшэнь занялся извозом. Ему нравилось ездить на Пристань и в Новый город, там все выглядело на заморский лад, да и спрос на работу извозчика был больше. В полдень он где-нибудь на улице перебивался парой пирожков или чашкой лапши. Вечером проезжал на повозке по длинному Пограничному проспекту, возвращался в Фуцзядянь и больше всего мечтал о горячем супе и горячей воде. Однако если жены были не в настроении, то ему приходилось довольствоваться лишь холодным рисом. Если бы он не скучал по Цзибао, то не желал бы больше переступать порог этого дома. Ему все сильнее казалось, что в собственной семье он превращается в «отпущенного на выпас» коня, а вот причины своей никчемности Ван Чуньшэнь понять не мог. Хотел бы он напустить на себя вид хозяина, но странное дело — стоило ему ступить в свой дом, как он чувствовал себя слугой: что ему велели делать, то и делал.
Поскольку из Маньчжурии приехал Ба Инь, этим вечером и Ван Чуньшэню заодно перепало милостей, ужин был знатный. Баранина, тушенная с морковью, лапша с жирной грудинкой, а еще масляные лепешки с луком — и на долю Ван Чуньшэня всего досталось. Когда он на корточках перед очагом уплетал яства, то услышал, как из комнаты У Фэнь донесся кашель Ба Иня. Ван подумал: «Твою мать, неужели его так шлюха ухайдакала?»
2. Торговля телом
Семейная лавка Ди Фангуй находилась на Пристани, на 2-й Диагональной улице, и ее облюбовали вороны. Во-первых, перед входом росли два коренастых вяза, на которых птицам было удобно сидеть. Во-вторых, лавка торговала зерном. Запах злаков безусловно был для воронов соблазнительным.
Воронам нравилось летать стаей, поэтому, когда они садились на деревья, было их никак не меньше трех, а то и пяти. Обычно стоило Ди Фангуй утречком отворить дверь, как она обнаруживала, что деревья будто стали ниже — вороны, словно тяжелые плоды, прогибали ветки. И если вам хотелось вернуть вязам прежний вид, то надо было не пожалеть пригоршни проса, рассыпать его под деревьями, и тогда вороны бросались на землю клевать зерно. Колыхнув пару раз ветками, вязы распрямлялись.
Ди Фангуй к воронам относилась хорошо: прежде всего, они были одеты в ливрею, а черный цвет никогда не выходил из моды. Ну и еще они отличались горячим нравом и не боялись морозов. С приходом зимы птицы с ярким окрасом становились на крыло и улетали на юг, вороны же выдерживали северные холода. Опять же, их хриплые крики были будто наполнены обидой и чем-то напоминали речь людей. Этим они отличались от дроздов, иволг и ласточек, певших красиво, но уж слишком по-небесному и чересчур издалека. И поскольку Ди Фангуй нравились вороны, то она порой тайком бросала им несколько пригоршней зерна. Однако ж стоило это заметить ее муженьку Цзи Юнхэ, как он покрывал бранью и жену, и птиц: «Если вы такие умные, то сами ищите себе пропитание, нечего задарма есть мое, чтоб вы подавились!» В его представлении вороны были обряжены в траурное платье, их карканье напоминало ему плач, в общем, не приносили они удачи. Птицы тоже разбирались в людях, и если дверь открывал Цзи Юнхэ, то они не дожидались, пока он их прогонит, а все разом взлетали и отправлялись на берег Сунгари.
Цзи Юнхэ к воронам относился плохо, и стоило его торговле пойти чуть хуже, как он сразу возлагал вину на пернатых. Дабы отбить у них охоту прилетать сюда, он забирался на деревья, забирал все вороньи яйца, а затем разрушал и сами гнезда. Яйца у воронов зеленоватого цвета ; разбивая их, Цзи Юнхэ злобно выговаривал супруге: «Тьфу, побывавшая в „весенних палатах“ — та еще птица». Когда Ди Фангуй напоминали о днях, проведенных в борделе, ей оставалось лишь вздыхать. Вороны обладали хорошей памятью, и после того, как их гнезда разрушали, они их не восстанавливали, однако к этим двум деревьям все же сохранили привязанность и по-прежнему наведывались сюда по утрам и вечерам. Цзи Юнхэ это так бесило, что он даже хотел срубить вязы. Однако хоть деревья и росли перед его дверями, все же они принадлежали не хозяину лавки, а русским. Срубить вязы было все равно что выдернуть волосы с головы у иностранцев, для такого у Цзи Юнхэ кишка была тонка.
Когда Цзи Юнхэ костерил воронов, то старался, чтобы его не услышали окружающие, в частности, Чэнь Сюэцин — владелица лавки сладостей с 3-й Диагональной улицы. Та была маньчжуркой, а, по преданию, вороны спасли первого правителя империи Цин. То есть для маньчжуров вороны были божествами, приносящими радость и защиту. При дворе даже установили священный шест для поминания этих птиц. Когда маньчжуры видят воронов, то очень радуются, бросают зерно и никогда не вредят им. У Чэнь Сюэцин было небесного цвета атласное ципао , на груди которого была вышита пара воронов. Как-то раз Цзи Юнхэ бранил птиц, а ровно в это же самое время к нему в лавку зашла Чэнь Сюэцин, она вспылила, развернулась и вышла. Пришлось Цзи Юнхэ броситься за ней и молить о прощении.
Цзи Юнхэ славился скупостью, но в отношении Чэнь Сюэцин ему приходилось проявлять щедрость. Когда она покупала зерно, он отпускал ей по низкой цене. Кроме того, что Цзи Юнхэ был очарован этой женщиной, он еще боялся ее мужика, так как тот был хунхузом . На самом деле его почитай никто и в глаза не видел. Он возвращался в Харбин почти всегда по ночам, запирался дома и через два-три дня снова уезжал. Можно было догадываться о внешности этого бандита лишь по тому, как выглядел мальчик, рожденный Чэнь Сюэцин. У него, должно быть, квадратное лицо, маленькие глазки, нос чесночиной и большой всеядный рот.
Лавка у Чэнь Сюэцин была небольшой, и продавала она там только сладости, что производили неподалеку на кондитерской фабрике в Ашихэ. Товар однообразный, торговля шла не очень, но ела и одевалась Чэнь Сюэцин изящнее и роскошнее, чем кто-либо. Люди за спиной судачили: мол, лавка для Чэнь Сюэцин — всего лишь прикрытие. Настоящим источником ее богатства был ее мужчина, неуловимый словно призрак. Он щедро одаривал ее серебром, а она чувствовала себя человеком, только когда тратила деньги.
С того момента, как стали строить КВЖД , район Пристани стал миром русских. В открытые ими булочные, кофейни, колбасные лавки, киоски с лимонадом, цветочные магазины китайцы ходили совсем мало, но вот Чэнь Сюэцин туда наведывалась постоянно. На лето у нее было не меньше десятка разноцветных ципао, на зиму же имелись аж две шубы из сурка — сиреневая и черная. По выходным Чэнь Сюэцин, таща за собой сынишку, обычно отправлялась в кинотеатр «Иллюзион» на Коммерческой улице, чтобы посмотреть иностранные фильмы, напрямую закупленные в Париже и Берлине. В день открытия кинотеатра Ди Фангуй как раз проходила мимо. Увидев больше тысячи свечей, зажженных у входа, Ди Фангуй подумала: как было бы здорово посмотреть там кино вместе с близким человеком! Для нее пойти в кино само по себе не составляло труда, а вот найти для совместного просмотра кого-то по сердцу уже было весьма непросто.
Ди Фангуй была уроженкой округа Шуньдэ в провинции Чжили , у нее имелись старший брат и младшая сестра, она была по возрасту второй. Из-за бедности в тех краях многие мальчики шли в дворцовые евнухи. Как говорится, внизу что-то убыло, зато всего другого прибыло, можно было обеспечить им богатство и почет. Всем сердцем жаждавший преуспеть брат, когда ему исполнилось четырнадцать, добровольно пошел на оскопление и поступил на службу во дворец. С того дня на балке под крышей их дома подвесили сверток, затянутый в красный холст, в котором хранились пересыпанные известью мужское достоинство и яички брата, а поверх лежал договор о кастрации, обернутый в промасленную бумагу. Домашние называли это «высоким свертком», желая отбывшему достичь высокого положения.
После отъезда брата Ди Фангуй часто видела, как мать со слезами на глазах смотрит на этот сверток, качает головой и вздыхает. Ее отец же по ночам взял в обыкновение приносить скамеечку, садиться прямо под подвешенным сокровищем и курить там трубку за трубкой. Страдающее унынием и тоской их семейство под влиянием французских миссионеров стало последователями Христа. В конце каждой недели, как бы заняты они ни были работой в поле, домашние шли в церквушку на молитву. Ди Фангуй не нравились крестики на груди у родителей, они казались ей двумя перекрещенными мечами и внушали страх. Однако их маленькая деревенская церковь была ей по душе, так как оттуда разливался благозвучный перезвон колокола.
Не прошло и нескольких лет после крещения родителей, как поднялось восстание ихэтуаней . Под лозунгом «Поддержим Цин, уничтожим иноземцев» большинство иностранных церквей было разрушено. Иностранных миссионеров восставшие называли большими волосатиками, приверженцев католицизма и протестантизма из числа китайцев — холуями волосатиков, а тех, кто пользовался заморскими товарами, — собаками, рабами волосатиков и так далее. Всех, кто связался с «волосатиками», подвергали расправе.
Когда Ди Фангуй шел шестнадцатый год, одной летней ночью ей из-за жары не спалось. Увидев округлившийся диск луны, девушка захотела пойти на речку помыть голову и освежиться. Из-за обильного пота ее длинные волосы слиплись, словно заплесневелый сельдерей, от них исходил неприятный запах. Если мыть голову дома, то, во-первых, на то ушло бы много воды, а во-вторых, она перебудила бы родителей и сестренку. Ди Фангуй потихонечку притворила дверь, выскользнула из дома и отправилась на берег. Та речушка протекала в половине ли от их деревни. Ди Фангуй по природе была смелее прочих девчонок, а тут еще и луна светила ярко, превращая ночь в день, поэтому, направляясь к реке, девушка не испытывала ни малейшего страха. Прополаскивая волосы, она несколько раз задевала руками мягких рыбок, которые, должно быть, принимали ее волосы за водоросли.
Закончив с мытьем головы, девушка обернулась и вдруг заметила, что вся деревня охвачена пламенем, поднявшимся до самых небес. Небеса словно решили пожарить что-то и посчитали деревню растопкой, которую и подожгли. Ди Фангуй перепугалась и бросилась назад. Когда она запыхавшаяся подбегала к околице, то наткнулась на нескольких спасавшихся односельчан, среди которых был и ее сосед Чжан Эрлан — хозяин маслодавильни.
Чжан Эрлану было слегка за тридцать, у него было острое лицо, маленькие глазки, он был тощий, как стебель льна, — казалось, в своей маслодавильне он и из себя весь жир выдавил. Чжан Эрлан, очевидно, удивился, увидев Ди Фангуй: «Ихэтуани поджигают дома всех христиан; кто якшался с иноземцами, может попрощаться с жизнью, беги отсюда! Твой дом скоро сгорит дотла, а тебя судьба спасла!» Из деревни доносились крики птиц и лай собак, висевший в воздухе запах гари раздирал нос. Девушка в ужасе спросила: «Мои батюшка, матушка и сестренка, они сбежали?» Сосед топнул ногой: «Окна и двери забили, а потом подожгли дом, как тут спасешься!» Ди Фангуй разрыдалась: «Я должна вернуться к дому и проверить, я же не верю в Христа, не может быть, что они лишат меня жизни». Мужчина перепугался и схватил ее за руку: «Ты не веришь, так твои отец с матерью верили. Они были „холуями волосатиков“, и тебя посчитают такой же. Если сейчас пойдешь туда, то будь у тебя девять жизней, ни одной не останется». Не терпя дальнейших возражений, Чжан Эрлан потащил девушку за собой.
Видя, как из деревни выбегают простоволосые односельчане, Ди Фангуй последовала за соседом. Неизвестно, сколько они были в пути, уже и луна дошла до середины небосклона, когда беглецы наконец добрались до тихой тополиной рощи. Этой ночью и лунный свет, и ветерок, и травка под деревьями — все было прекрасно, а еще прекрасней был аромат, исходивший от Ди Фангуй. Давно мечтавший о дородной жене, но так и не сыгравший свадьбу Чжан Эрлан, глядя на особенно соблазнительную под серебристым лунным светом девушку, не выдержал и сгреб ее в объятья. Когда девушка стала сопротивляться, сосед пообещал ей: «Будешь со мной, вся жизнь пойдет как по маслу». Ди Фангуй молила его: «Мне не нужно масло, отпусти меня». Однако Чжан Эрлан — словно тот охотник, что после нескольких дней наконец наткнулся на пятнистого оленя, — как же он мог не натянуть лук и не пустить стрелу? Девушке и в голову не приходило, что у такого тощего на вид человека может найтись столько силы. Ее сопротивление для него было что тонкая травинка для изголодавшегося быка. В ту ночь Ди Фангуй возненавидела не только Чжан Эрлана, но и вездесущий лунный свет, который лишь лился в танце, но не протянул ей руку помощи. В ее представлении лунный свет обладал такой способностью.
Когда на следующий день беглецы вернулись в деревню, перед их взором предстали руины. Развалины напоминали грибы, испорченные затяжным дождем. Церковь сожгли, из жилья деревенских христиан тоже ни одно не уцелело. Единственным, что не сгорело в доме Ди Фангуй, были ворота. Прислонившись к столбу, Ди Фангуй подумала, что в черных развалинах лежат кости родителей и сестренки. В тот же миг земля ушла у нее из-под ног, и девушка потеряла сознание. Очнулась она уже в маслодавильне у Чжан Эрлана. Сосед предложил ей: «У тебя тоже из родных никого больше нет, оставайся со мной, научишься делать масло». Ди Фангуй зарыдала. Чжан Эрлан продолжил: «О чем тут плакать? Твоим родителям не следовало верить речам христианских проповедников! Люди с голубыми глазами и рыжими волосами путными быть не могут. Все они демоны. Разве ты не слышала, что в больницах, открытых иноземцами, у детей вырывают глаза для изготовления дурмана? А священники через специальное приспособление высасывают сперму у маленьких мальчиков! Кто поведется с иностранцами, непременно навлечет на себя несчастье!»
В хозяйстве у Чжан Эрлана тоже не обошлось без заморских товаров, например, были у него европейские гвозди, зонтик и носки — именно из-за них-то он от страха тогда и бежал из деревни. А когда беда миновала, он от всех заморских штуковин избавился, чтобы и следов их не осталось.
Чжан Эрлан, считай, проявил сочувствие: он купил гроб, собрал как хворост косточки родных Ди Фангуй, сложил их в гроб и захоронил на кладбище за околицей. Он сказал девушке, что, если та заскучает по родным, у нее будет место, где можно выплакаться. Изначально она хотела уйти от соседа, но после этих слов осталась.
Как-то раз Чжан Эрлан привез домой на тачке с одним колесом колокол, раскопанный им на руинах церкви. В возбуждении он поделился с девушкой: «Из всей церкви только эта штука и не сгорела! Думаю, сгодится нам вместо табуретки». Ди Фангуй подняла камень и несколько раз постучала по колоколу. Хотя звук и раздавался, но уже далеко не такой звонкий, как раньше, теперь колокол сипел, словно простуженный. Радостно размахивая руками, Чжан Эрлан воскликнул: «Какой он все-таки крепкий, такой пожарище, а немым его не сделал, можно считать, я нашел сокровище». Девушка усмехнулась: «Ты разве не боишься заморских вещей? Колокол-то из церкви, разве он не чужеземный?» Стоило ей сказать такое, как мужчину аж дрожь пробрала. Он не решился оставить колокол дома даже на ночь, а поспешил погрузить его на тележку и вернуть в церковь.
Домой Чжан Эрлан больше не вернулся. Когда он втаскивал колокол обратно, нога его повисла в воздухе, и он рухнул в подвал. Раньше вход туда ограждали расписные перила, но при пожаре они обратились в пепел.
После гибели Чжан Эрлана объявился его младший брат Чжан Саньлан. Он одарил девушку данем масла и выпроводил ее из маслодельни. Ди Фангуй не хотелось оставаться в деревне, где все причиняло ей боль. Она продала масло, купила две пачки жертвенной бумаги, выплакалась на могиле родных и на оставшиеся деньги отправилась в путь. Ее тетушка жила в Чанчуне , девушка решила поехать к ней.
К тому времени Объединенная армия восьми держав заняла Запретный город, жители столицы и окрестностей пребывали в панике, воцарился хаос, повсюду были беженцы. Говорили, что губернатор провинции Чжили покончил жизнь самоубийством, а вдовствующая императрица и император с родными и сановниками бежали аж в Сиань !
Когда Ди Фангуй проходила через столицу, то вспомнила о своем старшем брате, судьба которого была ей неизвестна, и глаза ее подернулись слезами. Из-за войны и смуты не везде можно было пройти напрямую, и когда девушка окольными путями наконец добралась до Чанчуня, уже наступили «Белые росы» . Потратив столько сил, чтобы найти тетушку, девушка обрела у родственников не радость от встречи после разлуки, а скорбь и печаль. Половина тетушкиного тела была обездвижена, она лежала на кане и без посторонней помощи не могла ни поесть, ни нужду справить. Ее муж держал лавчонку и едва мог прокормить семейство из четверых человек. Когда объявилась Ди Фангуй, в доме добавился еще один едок, что его не обрадовало.
Лавки, как люди, делятся на тех, кто повыше и пониже. Торгующие табаком, вином, сладостями и чаем относятся к высшему разряду, а те, что занимаются маслом, солью, соевым соусом и уксусом, — к низшему. Семья тетушки жила за счет лавки низшего разряда. Для облегчения семейного бремени Ди Фангуй устроилась на работу в прачечную, а вечером приходила спать в лавку. Вдыхая тяжелый воздух, в котором перемешались соевый соус и уксус, девушка чувствовала, что превращается в копченую рыбину.
На третий год после приезда Ди Фангуй тетушка скончалась. Едва с кончины минула первая седмица, как теткин муж привел женщину за пятьдесят и сообщил, что договорился о помолвке Ди Фангуй. Жених пребывает в Харбине, старше ее на четыре года, держит аптеку, живет зажиточно. Из-за контрибуции, наложенной на Китай после восстания ихэтуаней, народ изнывал от податей, лавка родственников Ди Фангуй с каждым днем хирела, а прачечная вообще закрылась. Оставшаяся без дела девушка подумала, что все равно ей рано или поздно придется выходить замуж, ну а кто раньше выходит замуж, тот раньше рожает, а кто раньше рожает, того раньше начинают поддерживать дети. Поэтому она вместе с гостьей отправилась в Харбин.
Только оказавшись на месте, она узнала, что не было никакого владельца аптеки — теткин муж и эта женщина продали ее в один из публичных домов Фуцзядяня — «Читальню синих облаков». Хозяйка борделя доверилась той женщине и, посчитав, что Ди Фангуй девственница, определила для первого раза денежного клиента в надежде загрести кругленькую сумму. Когда разочарованный посетитель вышел и стал возмущаться обманом, хозяйка в гневе избила девушку: мол, на вид та порядочная, а на самом деле не такой уж и невинный птенец, купила ее себе в убыток.
У девушек, торгующих телом, всегда имеются прозвища, что-нибудь вроде Красной розы, Золотой хризантемы, Дикой лилии и тому подобные, обычно они связаны с названиями цветов. Глядя на луноподобное лицо, белую кожу и статность Ди Фангуй, хозяйка нарекла ее именем Белый пион. Однако девушке не нравились имена, связанные с цветами, поскольку даже самые красивые из них увядают. Она выбрала себе прозвище Морозный узор, ведь только его цветы распускаются в ледяную стужу и в своей надменности не имеют аромата. Хозяйка возражала: Морозный узор дышит холодом, кто захочет спать с такой? Точно не годится. Девушке было некуда деваться, и она предложила тогда назваться Орхидеей, так как ей нравилось мыло марки «Орхидея». Хозяйка пришла в восторг: «Женщине по природе предназначено смывать пыль с мужчины, так что использовать для прозвища название мыла — добрый знак». Имена девушек в их заведении состояли из нескольких иероглифов, поэтому хозяйка в итоге утвердила ей имя Ароматная орхидея.
Ароматная орхидея в «Читальне синих облаков» постепенно стала главной звездой. В этом мире она проявляла себя через кротость. Стоило ей осознать, что в жизни ничего особо хорошего ее не ждет, как Ди Фангуй сразу успокоилась. Удивительно, но сколь бы красивым кто ни уродился, если нрав дурной, лицо всегда останется хмурым и смотреть на него всегда будет неприятно. А если кто был по природе покладистым, то при самой заурядной внешности казался одухотворенным и притягательным. Ароматная орхидея относилась как раз к этому типу людей. Глаза у нее были посажены далековато от носа, словно колодезная вода, которой никогда не встретиться с речной. Однако поскольку девушка была смешлива, при улыбке края губ взмывали к уголкам глаз, и расстояние между ними удачно сокращалось, что придавало ее лицу невыразимое очарование. Да и мужчинам больше нравилась в ней не внешность, а характер.
Среди клиентов Ароматной орхидеи имелось много постоянных. Среди ее поклонников были хозяева чайных, торговцы морепродуктами, продавцы семян, работники иностранных банков и преподаватели учебных заведений. Более же всех по сердцу девушке пришелся Сюй Идэ, который был младше ее на три года. Его трудно было считать постоянным клиентом, так как за год он приходил всего три-четыре раза. У Сюй Идэ были светлая голова и умелые руки, занимался он лепкой глиняных человечков и изготовлением праздничных фонарей. Имелась у него крошечная лавчонка, где продавалась праздничная утварь — разноцветные свечи, огненно-красные фонари, хлопушки и новогодние картинки. К концу года Сюй Идэ закупал свежие новогодние картинки из Чжусяньчжэня с сюжетами о том, как небожители даруют сыновей, лотосы обеспечивают потомство, сосны и журавли продлевают годы, пять сыновей преуспевают на экзаменах, — все эти картинки народ очень любил.
Ароматной орхидее более всего запали в сердце изображения божественных стражей ворот. Стражники имели крепкое сложение, широкий лоб и густые брови, удлиненные прекрасные глаза, накидки их развевались на ветру, пояса украшали драгоценные мечи, руки держали кнуты. И хотя головы их были велики, а тела малы, но выглядели они настолько воинственно, насколько возможно. Девушка часто мечтала, что если бы повелась с мужчиной, подобным божественному стражу, то с радостью согласилась бы стать даже порогом под его ногами. У нее не осталось дома, к воротам которого можно было приклеить картинку со стражем, но каждый год она все равно покупала ее и в новогоднюю ночь укладывала у изголовья, только так ее сердце обретало покой.
Помимо божественных стражников, Ароматной орхидее еще нравилось рассматривать в лавке у Сюй Идэ вылепленных им разноцветных глиняных человечков. При входе в «Читальню синих облаков» располагался алтарь с фигурками четырех знаменитых красавиц, отобранных хозяйкой, все они вышли из-под руки Сюй Идэ. Это были ханьская императрица Чжао Фэйянь, куртизанка Хунфу, жившая в период Южных и Северных династий , танская поэтесса Сюэ Тао и сунская певичка Ли Шиши. Сюй Идэ изобразил их соблазнительными прелестницами, способными погубить город или даже страну. Однако Ароматной орхидее эти статуэтки в борделе были не по сердцу, ей нравились разноцветные глиняные человечки, что стояли в лавке у Сюй Идэ, — расплывшийся в улыбке старик, прижавший к себе охапку кукурузы, занимающаяся рукодельем старушка с очками на носу, а также играющий на ивовой дудочке пастушок и вырезающая бумажные узоры девушка с длинной косой. Ароматная орхидея не раз дразнила Сюй Идэ: мол, ты выкупи меня, а я всю жизнь буду помогать тебе с продажей фонариков и фигурок. Сюй Идэ всегда отшучивался: «Да где уж мне такое потянуть… где уж мне…»
На самом деле Ароматная орхидея не питала надежд на выкуп из публичного дома, она понимала, что девушки ее занятий, сколь бы ни были соблазнительны и нежны, для мужчин оставались всего лишь игрушками. Однако четыре года назад владелец зерновой лавки Цзи Юнхэ, бывший ее на десять лет старше, вдруг не пожалел кровных и выкупил ее из борделя. Эта новость одно время здорово гремела, даже в газетах написали. Все ее наперсницы по «Читальне синих облаков» обзавидовались тому, что она обрела доброе пристанище. И только переступив порог семьи Цзи, девушка узнала настоящую причину произошедшего. Оказалось, что у Цзи Юнхэ уже были две жены и обе умерли. Первая жена пошла на реку наловить рыбешки и рачков для домашних уток да по неосторожности упала в воду, и ее унесло течением. Она погибла, будучи беременной на пятом месяце. Вторая же супруга умерла при родах.
Гибель женщин, вошедших в его дом, показалась Цзи Юнхэ подозрительной; опять же, они не оставили ему ни одного ребенка. Наверное, он в чем-то провинился, решил Цзи Юнхэ и пригласил гадателя. Гадатель расспросил его о времени рождения, сложил небесные стволы c земными ветвями и в итоге сообщил Цзи Юнхэ, что тому не судьба жить с порядочной женщиной и завести сына. А если жениться на ком, так только на презренной шлюхе, с которой переспали сотни и тысячи мужчин, вот такой брак будет долговечен.
Цзи Юнхэ как узнал, что не судьба ему жить с порядочной женщиной и что детей с таковой ему тоже не завести, так и стал присматривать себе женщину в борделях. Узнав, что мужчины особенно вьются вокруг Ароматной орхидеи из «Читальни синих облаков» в Фуцзядяне, он решил взять себе именно ее и выкупил девушку из заведения.
Стоило Ди Фангуй попасть в зерновую лавку, можно сказать, больше она хороших дней не видела. Для привлечения покупателей и возврата потраченного на ее выкуп Цзи Юнхэ стал заставлять жену заниматься прежним ремеслом. При этом каждый раз после ее вынужденной встречи с клиентом Цзи Юнхэ, ощущая себя как будто обделенным, заваливал ее на кан и мучил по новой, только тогда обида его отпускала. Ди Фангуй казалось, что по сравнению с борделем воли у нее поубавилось. Она даже думала, что чем заниматься этим делом тайком, словно ночная крыса, уж лучше быть мухой, порхающей при белом свете, так-то оно чище. Если вернуться в «Читальню синих облаков», то, по крайней мере, можно словом сердечным перекинуться с сестрицами, это куда интереснее, чем торчать тут вместе с Цзи Юнхэ. Однако месяц назад на кухне в ее публичном доме опрокинулся бак с керосином, занялся большой пожар, и не только бордель сгорел дотла — из-за ветра огонь охватил всю 2-ю улицу, где располагалась «Читальня синих облаков», и дошел до 3-й улицы. Несмотря на все усилия полиции и пожарных, огонь был слишком силен, как говорится, чашкой воды не потушить горящий воз с дровами, все было напрасно, за одну ночь сгорело более ста домов. Захоти Ди Фангуй вернуться в бордель, ей уже некуда будет приткнуться.
Хотя в то утро ворота лавки открывала Ди Фангуй, муженек за ней неотступно присматривал, поэтому воронам, сидевшим на ветках вяза, оставалось лишь безнадежно поглядывать на дом, переполненный зерном. Однако вороньим желудкам повезло — едва они собрались улететь, как заявилась Чэнь Сюэцин. Она была одета в синее ципао из хлопковой ткани, на плечи набросила накидку гранатового цвета, на ногах были кожаные туфли на среднем каблуке, цоканье ее шагов звучно разлеталось по улице. Заметив через окно Чэнь Сюэцин, Цзи Юнхэ тотчас схватил две пригоршни риса и рассыпал его под вязами. Чэнь Сюэцин остановилась посмотреть, как вороны клюют зерно, и слегка улыбнулась. Однако в зерновую лавку она не зашла, вороны остались, а она удалилась.
Глядя на помрачневшее лицо мужа, Ди Фангуй поняла, что тому жалко тех двух пригоршней риса, она почувствовала себя отомщенной и невольно разулыбалась. Только Цзи Юнхэ открыл рот выругать жену, как пришел Ба Инь. Лицо его было серым, войдя, он сразу закашлялся. Цзи Юнхэ решил, что он пришел, чтобы продать ему шкуры сурков, и потому сразу заявил: «Я пушниной не занимаюсь».
Ба Инь ответил: «В Харбине летом было наводнение, наверное, в этом году непросто закупать зерно? А вот на станции Маньчжурия и ее окрестностях случился хороший урожай сои, не хочешь ли прикупить себе, чтобы потом подороже перепродать экспортерам? Я слышал, что в Англии сейчас спрос на здешнюю сою, она нужна в больших количествах».
Цзи Юнхэ удивился: «Вот уж не думал, что ты кроме пушнины еще и зерном занимаешься. Неужто женщин прибавилось и с деньгами поприжало?»
Ба Инь осклабился и самодовольно изрек: «Ты о женщине с постоялого двора? Так это не я содержу ее, а она мне еще приплачивает! Ты спроси людей в Фуцзядяне, разве не задарма меня здесь каждый раз кормят и селят?»
Цзи Юнхэ улыбнулся: «Ну ты мастак», затем стал обсуждать с Ба Инем деловые вопросы. Узнав о цене на сою, он потер щеку, словно у него заболел зуб. Сказав, что цена высоковата, Цзи Юнхэ принялся торговаться. Чтобы добиться сделки, Ба Инь чуть уступил, но кто же знал, что Цзи Юнхэ, получив палец, решит откусить всю руку и потребует еще скинуть. От злости Ба Инь аж побагровел и, разрываясь от кашля, харкнул на каменный пол кровавой мокротой.