Сэйдзи Танидзаки «Гейша Эйко»

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
I
«Ах как скверно! Мне грустно! Мне всегда становится грустно и хочется умереть, когда наступает время ранних сумерек и начинает дуть холодный ветер…» — Эйко говорила сама с собой. Она стояла, по-мужски упершись руками в бока, и не обращала никакого внимания на находившегося рядом Кигурё.
— Опять началось!.. — бормотал себе под нос Кигурё.
Вслед за этим Эйко, по обыкновению, станет жаловаться и спрашивать (точно ей семнадцать или восемнадцать лет!): «Объясни, для чего люди должны жить?»
Кигурё в таких случаях или упорно отмалчивался, или снова и снова вынужден был пускаться в сентиментальные объяснения, почему люди должны жить, как бы тяжело ни приходилось.
Вечер. Они шли вдвоем по оживленной улице Нихонбаси от самого Синбаси.
— Посмотри на него…
Кигурё остановился перед магазином футонов Нисикавы и показал на стоявшего на перекрестке полицейского, регулировавшего уличное движение. Недавно в газетах сообщали, что этот полицейский получил от городских шоферов в подарок золотые часы, купленные на собранные по подписке деньги. Водители проезжавших мимо него на полном ходу автомобилей беспрестанно приветствовали полицейского. А он, принимая со всех сторон с самым серьезным видом эти знаки внимания, поворачивал руку то в одном, то в другом направлении. Среди вечерней темноты едва виднелась зеленая повязка на его рукаве. Он важно подавал сигналы остановки для пешеходов и пропускал экипажи.
— Смотри: все шоферы его приветствуют, — сказал Кигурё.
— Да, да. Почему это?
— Он всегда очень любезен с шоферами, никогда напрасно к ним не придирается. Все его за это уважают. Я думаю, что даже в таком простом деле может быть красота. Разве не приятно сознавать, что все к тебе хорошо относятся?
— Может быть. Но я не смогла бы во всех своих поступках руководствоваться только желанием заслужить чужую похвалу.
Оба некоторое время молча смотрели на управлявшего движением полицейского. Это был небольшого роста мужчина, на вид лет тридцати — сорока. Его манера управлять движением была смелой и уверенной.
«Вот кто-то таким же образом и нами распорядился…»
При этой мысли на лице Кигурё заиграла усмешка. Перед ними, случайно встретившимися на жизненном перекрестке, как будто тоже явился некто облеченный властью и приказал ему и Эйко: «Стоп!» А другому человеку приказал: «Вперед!» И поэтому Кигурё не знал, смогут ли они теперь разойтись.
«Верно. Право же, они случайно встретились на жизненном перекрестке. Если бы она еще год не покидала дом или хотя бы на год позже появилась здесь, познакомились бы мы с ней или нет?» — подумал Кигурё.
Эйко была гейшей. Шесть лет назад, когда ей минуло двадцать один год, ее полюбил один молодой человек из буржуазной семьи и женился на ней. Он был в то время студентом и в течение целого года посещал Эйко не меньше чем по сорок пять раз в месяц. Он ходил к ней каждый вечер, а иногда и в часы занятий отправлялся не в университет, а к ней.
У Эйко, как у всякой гейши, в то время был постоянный покровитель. Как-то раз молодой студент совершенно неожиданно пришел к нему и со страстностью, свойственной молодости, стал просить, чтобы тот разрешил ему жениться на Эйко. Покровитель сделал вид, что под влиянием горячих просьб юноши соглашается порвать с Эйко, на самом же деле тайком перевез ее в другое место.
Студент со спрятанным за пазухой ножом несколько дней бродил возле дома, где жила Эйко, чтобы, выследив ее, заколоть, а затем покончить с собой. В конце концов Ямане — так звали студента — удалось жениться на ней, как ни горько было покровителю с ней расстаться.
Первые два года совместной жизни они провели так счастливо, как это может быть только во сне. Ямана стал учить жену, воспитанную в старомодном духе, английскому языку и танцам и всюду появлялся с ней, одетой по последней европейской моде. Волосы ее, раньше всегда уложенные в прическу «симада» , теперь были разделены пробором, а вместо сируко и мицумамэ она приучилась пить китайский красный чай и есть пирожные. Молодая благоразумная женщина пользовалась любовью родителей мужа и его братьев и сестер. Вскоре она освоила новые манеры, позабыв о привычках гейши.
Однако, когда жена полностью стала такой, как хотел Ямана, и у него уже не было необходимости прилагать усилий, чтобы усовершенствовать ее, ему, бывшему по натуре легкомысленным, жена постепенно надоела, и молодой человек снова стал уходить на поиски развлечений. Гордая Эйко не могла этого стерпеть и в конце концов покинула дом. Как ни упрашивали ее и муж, и его родители вернуться, Эйко не соглашалась. Не в ее характере было менять свои решения.
Эйко и в двадцать семь лет была еще красива. Изысканная внешность, горделивый характер и манеры, делавшие ее похожей на замужнюю женщину, отличали ее, снова вернувшуюся к прежней профессии, от других гейш. С ней познакомился сорокадвухлетний Кигурё. У него было двое детей, и он впервые поддался уговорам приятелей и вступил на землю разукрашенного красными фонариками веселого квартала .
Из их шутливой любви разгорелась, как пламя, пылкая страсть, сильная, как буря. Они каждый день встречались всегда в одном и том же доме и довольно часто, если им становилось скучно оставаться там, отправлялись гулять. Кигурё в то время был послушным вассалом Эйко. Он всюду следовал за ней, куда бы она ни захотела. Встречавшиеся им на пути люди с восхищением разглядывали Эйко, не обращая никакого внимания на ее спутника.
— Я немного устала. Давай сядем в такси, — сказала как-то Эйко, когда они дошли до Мансейбаси. Он и сам об этом думал и тотчас же позвал такси со стоянки на площади.
— Куда ехать? — cпросил шофер.
Кигурё взглянул вопросительно на Эйко.
— В пятом квартале Кодзи-мати есть станция трамвая у внешнего рва, везите нас туда! — распорядилась Эйко и вполголоса добавила Кигурё: — Поедем взглянуть на мой прежний дом. Во время прошлогоднего землетрясения дом сгорел, и теперь там, наверное, выстроен маленький барак.
Автомобиль понесся по большой улице Сугита. Эйко, которая не хотела, чтобы Кигурё хотя бы на время отвлекался от нее, спрашивала, как только он задумывался:
— О чем ты думаешь?
И он должен был беспрестанно о чем-либо с ней говорить.
Когда автомобиль проезжал рядом с трамваем, из окна которого в такси заглядывали пассажиры, Кигурё всегда странно падал духом. И почему-то, слушая, как от времени до времени щелкает таксометр, он думал о том, что в его прорези увеличиваются цифры, показывающие плату за проезд, и что кошелек его не слишком толст.
«Сколько выйдет? Вероятно, около двух иен. Тогда еще пять или шесть иен, пожалуй, останется», — думал Кигурё в замешательстве.
И только для того, чтобы о чем-нибудь заговорить, спросил Эйко:
— Как бы нам не случилось приехать в то время, когда Ямана-сан выйдет на улицу. Еще встретим его, чего доброго.
— Да, поэтому надо будет внимательно следить. Правда, сейчас уже темно, но если покажется его фигура, то я сразу узнаю его и убегу.
Автомобиль на Кудане поравнялся со рвом, они въехали в пятый квартал.
— Остановитесь! — приказала Эйко, когда они доехали до станции, и первая вышла из автомобиля. За ней следом сошел и Кигурё, расплатившись с шофером.
— Лучше пешком подняться на этот склон. Автомобиль мог бы въехать, да в глаза бросится.
Эйко пошла вверх по узкому безлюдному переулку влево от трамвайной улицы.
— Часто мы с Яманой поднимались сюда в автомобиле, когда возвращались с танцев. В европейском платье холодно было зимой, ноги дрожали от стужи.
Кигурё молча слушал ее болтовню. Перед его глазами вдруг всплыла фигура Эйко в белоснежном бальном платье, она сидит на подушке автомобиля рядом с молодым красивым мужем… Он испытывал чувство, как это ни странно, совсем не похожее на ревность, а более близкое к чувству благодарности. Таким слабохарактерным людям, каким был Кигурё, доставляет радость ощущать превосходство обожаемого существа. Всегда, когда Эйко начинала говорить о своей прежней жизни в доме Яманы, это свидетельствовало о ее хорошем настроении, и Кигурё, слушая ее, не чувствовал недовольства. Он представлял себе Яману таким, каким его описывала Эйко, рассказывая о первом времени своей замужней жизни, — красивым, богатым, любящим, молодым… У нее остались незабываемые воспоминания о Ямане.
Как знать, не Ямана ли подстроил, чтобы они отправились посмотреть остатки обгоревшего дома? Ведь Ямана все еще любит Эйко, и, если бы она не ушла от него сама, может быть, сейчас именно они вдвоем поднимались бы в автомобиле на этот холм.
— Вот и обгорелые следы дома К. Кажется, будто все переехали отсюда в другие места, — говорила Эйко, поднявшись на холм и рассматривая пожарище, которое находилось слева.
Здесь стоял дом виконта К., бывшего в близкой дружбе с семьей Яманы. Прошло уже больше года со времени разрушительного землетрясения, и на окраинах все понастроили простые бараки, в центре же, где жило дворянство, оставались обломки камней разрушенных домов и засохшие обгоревшие деревья, и место это так и оставалось заброшенным. Так как многие раньше жившие здесь имели дома и в других местах, то все почти переехали и, по-видимому, никто не торопился с восстановлением жилищ.
— Где же дом Яманы? — спросил Кигурё, когда на темной улице по мере того, как они продвигались вперед, то здесь, то там появлялись освещенные окна.
— Теперь скоро. Смотри внимательно и, если заметишь, что кто-нибудь идет нам навстречу, скажи мне, — ответила Эйко, стараясь ступать как можно тише.
Дорога пошла вниз по склону, и тут, среди пустыря пожарища, возник простой европейского типа двухэтажный дом. Остановившись на дороге, Эйко пристально посмотрела в окна второго этажа дома.
— Славный маленький домик. Всего лишь половина того, что здесь стоял раньше. — И она глубоко вздохнула.
— Где живет Ямана-сан? На втором этаже?
На вопрос Кигурё Эйко только молча кивнула головой.
Окна второго этажа деревянного дома ярко сияли. Бело-оранжевые окна, черная ночь и синеватые, чуть выступающие на черном фоне очертания дома — вот на что они смотрели. Если б сейчас была весна или лето, то окна были бы распахнуты и, пожалуй, сквозь них можно было бы увидеть человеческие тени. Но в холодный вечер ранней зимы они были плотно закрыты, и оранжевый свет в окнах, точно они просто были выкрашены, не позволял увидеть, что происходит в доме.
— Кто же она? Теперешняя? — прошептала Эйко.
Кигурё слышал от нее, что Ямана живет сейчас с молодой гейшей из Сита-мати.
— В мое время тут был тихий отдельный флигель. Затем вон там, сразу подле лестницы, людская, за ней ванная, а по другую сторону сада комната отца и матери.
Эйко объясняла Кигурё, где был прежний дом. Она показывала на пустырь, окружавший новую маленькую постройку. Кигурё часто слышал от Эйко об отце и матери Яманы. Нельзя сказать, чтобы эти рассказы о прошлой счастливой жизни объяснялись исключительно женским самолюбием. Эйко искренне любила родителей Яманы. По мере того как любовь мужа остывала, ее беседы с его родными происходили все чаще и чаще и отношения с ними становились все более глубокими. Когда она собралась покинуть дом, все пытались удержать Эйко от этого шага. И свекровь, последние дни чуть не силой заставлявшая Эйко есть, когда та за несколько дней до ухода, раздумывая о своем решении, забывала об обеде, говорила Эйко в день, когда та покидала дом:
— Ну, хорошо. Только ты непременно вернись. Отдохни несколько дней.
Отец Яманы дал ей перед уходом карманные деньги и чек на довольно крупную сумму. Нет, Эйко никак не могла забыть теплое отношение к себе этих людей! И поэтому она постоянно возвращалась к воспоминаниям об отце и матери Яманы, ее к ним хорошее чувство было вполне естественно, так же как и то, что, утомленная сегодняшней вечерней прогулкой, она вдруг сама же уговорила Кигурё пойти посмотреть дом Яманы.
— И отец, и мать были хорошими людьми. Я понимала, что их любовь ко мне объясняется только их любовью к сыну, женой которого я была. И все же они были слишком добры ко мне, так что даже в то время, когда я твердо решилась уйти, мне было нелегко выполнить свое решение. Мать Яманы не отличалась сильным здоровьем, и, если только погода менялась, она всегда, случалось, сляжет. И никогда не бывала спокойна, если в такое время не я за ней ухаживала. Напрасно было бы звать сиделку. А как только у нее повышалась температура, подзывала меня к своему изголовью и передавала мне банковскую расчетную книжку и печать. «Отец слишком безвольный, а Ёити (это было семейное имя моего мужа) — лентяй, — говорила она мне, — и ты должна сама обо всем заботиться. Если я умру, ты сохраняй и эту книжку, и печать, ни в коем случае не передавай их Ёити». Мне становилось грустно, и я всегда начинала плакать.
Стоя без движения среди темноты, Эйко снова стала делиться воспоминаниями о свекрови. Вот в этом доме, на который мы сейчас смотрим, живет она, и как раньше любила Эйко, с такой же любовью теперь, вероятно, относится к новой жене сына. Несомненно, и Ямана так же весело болтает со своей новой женой, и родные его к ней расположены. А Эйко, которая для всех них стала совершенно чужой, остается только с грустью вспоминать о прошлом. Кто теперь ее защитит?
Кигурё успокоился, даже обрадовался и ласково взял руки Эйко.
Вечер был темный. Казалось, что свет окон постепенно от них удаляется, как удаляется свет маяка от уходящего в море корабля.
II
Эйко уже более четырех месяцев совершенно не появлялась в зале и не встречалась ни с кем, кроме Кигурё.
В течение шести лет она вела жизнь приличной замужней женщины, а теперь снова отдала свое тело горькой и позорной профессии гейши. До встречи с Кигурё она тоже не была из того сорта женщин, которые охотно предаются такой жизни. Как бы ее ни звали, она не выходила в зал, когда ей этого не хотелось. И хотя все же была гейшей, почти никого из гостей не принимала. До Кигурё у нее был один только любовник — богатый человек, учившийся вместе с ее прежним мужем. Он был на три-четыре года моложе Кигурё. У него была семья, но он глубоко любил Эйко и надеялся во что бы то ни стало взять ее из дома, где она жила как гейша, и заботиться о ней. Хотя Эйко хорошо чувствовала и сознавала и его добрые качества, и горячее его чувство к ней, она ни за что не соглашалась. Для этого она недостаточно его любила. Киёми — так его звали — говорил, что, если Эйко того захочет, он бросит семью и станет с ней жить как с женой. Упорно требовал дать окончательный ответ, а Эйко не знала, как ей выйти из этого положения.
Откровенная по натуре, она и Кигурё сообщила о Киёми, а Киёми открыла все о Кигурё.
— Что ты думаешь обо мне?
Когда Эйко, рассказав все подробно, ждала ответа на этот вопрос, Кигурё не знал, что ей сказать.
Он чувствовал, что не меньше Киёми любит Эйко. Верил и ее словам. Но у него, бедного служащего, не было достаточно средств, чтобы взять на себя полностью заботы об Эйко в ближайшем же будущем.
— Я беден. И у меня нет сил сделать тебя счастливой. Право, как ни тяжело, я не стану к тебе питать злобы, и лучше тебе пойти к Киёми, — советовал несколько раз Кигурё.
— Хорошо. Разойдемся навсегда, — сказала однажды Эйко.
Она в самом деле, казалось, пришла было к решению бросить Кигурё и начать жизнь с Киёми.
И вот будто что-то вдруг в ее сердце переменилось. Это было непонятно Кигурё, да и самой Эйко не были вполне ясны причины такой внезапной перемены. По правде говоря, до сих пор она не могла досконально разобраться в своих чувствах к ним обоим. Когда она встречалась с Кигурё, ей казалось, что любит его. Когда была с Киёми, была уверена, что любит Киёми. Иногда же, напротив, при встрече с Кигурё думала о Киёми, а когда сидела с Киёми, тосковала по Кигурё.
Что же точно повлияло на выбор Эйко, было неизвестно даже ей самой: Кигурё не скрывал, что имеет жену и детей, а Киёми сначала обманывал Эйко, выдавая себя за холостяка, позже она узнала, что Киёми просто развратный человек и имеет еще гейш в других местах. Однако все это, если бы Эйко действительно любила Киёми, она могла бы ему простить.
Девушка тянулась к Кигурё, возможно, потому, что он молча переживал свое горе и не произнес ни одного слова упрека, когда любимая женщина собиралась уйти к сопернику. Может быть, сочувствие к бедности Кигурё, а может быть, жалость к нему сыграли важную роль. Но и это все, если бы Эйко не любила Кигурё, не явилось бы серьезной помехой. Нет сомнений, в конце концов, что что-то в Кигурё — нет, даже не что-то, а все его существо — сдавило тяжестью сердце молодой женщины, и Эйко не могла сбросить с себя эту тяжесть, а склонилась под ней. Тогда и в сердце Кигурё страсть заменилась радостью, смешанной со страданием.
— Я решилась. С сегодняшнего дня не буду встречаться с Киёми-сан. Само собой разумеется, что к другим совершенно не стану выходить. Я — твоя, только твоя, — сказала как-то вечером Эйко. Ее большие глаза при этом ярко блестели.
Однако Киёми никак не мог перестать думать об Эйко. По-прежнему приходил искать встречи с ней. Но Эйко решительно отказалась выходить к нему.
Как-то летом в небольшое кафе, куда Кигурё обычно приглашал Эйко выпить сакэ, пришло на его имя письмо от Киёми. Это случилось после того, как Киёми несколько раз тщетно старался повидать Эйко. Это было вежливое, изысканным стилем написанное послание. Киёми писал, что он часто слыхал от Эйко о Кигурё и теперь просит его разрешения с ней встретиться.
Кигурё с трудом уговорил Эйко пойти к Киёми.
Через час она вернулась совершенно бледная.
— Жалкая я!.. — С этими словами Эйко бросила перед Кигурё веер, который она держала в руках, и, положив голову на стол, заплакала.
У Эйко был такой же веер, как и у Кигурё, — его подарок. Кигурё заметил, что ее веер сломан.
— В чем дело? Сломала веер? — спросил он, поглаживая голову Эйко.
Киёми, злой на то, что Эйко, сколько он ее ни звал, не приходила к нему, стал упрекать ее в измене. В порыве ревности он выхватил и порвал на куски веер, который Эйко держала в руках.
— «Сегодня жена и дети уйдут, останься со мной, — говорил он. — Если не согласишься, я убью тебя!» — пугал он меня, — сквозь слезы рассказывала Эйко.
— И что же? — спросил Кигурё.
— Я ответила: «Что же, убивай. Человек, которого не любишь, все равно останется нелюбимым». Тогда он быстро подошел ко мне и сдавил мне горло… Но я даже не сопротивлялась…
— Почему ты не позвала кого-нибудь, не закричала?
— Я и сама подумала, что, если закричать, кто-нибудь придет на помощь. Но мне не хотелось, чтобы чужие люди подумали, что у меня с Киёми связь. Я уже почти теряла сознание, в глазах пошли круги. Тут он отпустил руки. Затем бросился обнимать мои ноги и заплакал, прося меня: «Прости! Прости!» Это второй раз, когда меня душили…
Эйко несколько успокоилась и подняла лицо.
Кигурё раньше слышал рассказ о том, как ее душил бывший покровитель С. (Это случилось еще до того, как она стала жить с Яманой.) После того как побуждаемый горячими мольбами Яманы С. согласился было разойтись с Эйко, ему вдруг разлука показалась невыносимой. Однажды вечером он поехал с Эйко в загородную гостиницу — и там почти задушил ее.
— В тот раз было гораздо страшнее. С. по-настоящему хотел убить меня, а затем и с собой покончить. Да и я чувствовала себя виноватой перед С. и подумала: «Пусть он убьет меня». Но с Киёми была лишь простая угроза. Я нисколько не испугалась. Мне только обидно было.
Кигурё в этом безумном поступке Киёми увидал не столько злобу, сколько любовь к Эйко. Киёми, имевший жену и детей, прекрасно воспитанный и обладавший порядочным состоянием, из-за Эйко совершенно потерял мужскую гордость и стыд. Если бы Эйко сказала ему, чтобы он бросил семью, он и в самом деле не задумался бы сделать это, велела бы умереть, он бы умер вместе с ней.
— Ты не любишь меня так, как любит Киёми. Я хочу бросить его только потому, что сама тебя люблю. Право же, он меня сильнее любит.
Кигурё вспомнил слова, как-то сказанные Эйко.
На деле же Киёми по отношению ко всем окружающим был настойчивым и самолюбивым. Но держась самолюбиво и гордо с остальными, только по отношению к своему сопернику Кигурё он всегда сохранял вежливость и смирение. Он знал, что Эйко любит Кигурё, но до сих пор его останавливала робость.
Теперь же, побуждаемый чувством ревности, он вырвал из рук Эйко подаренный Кигурё веер и этим ясно выказал свое враждебное чувство к Кигурё.
— Ты остаешься спокойным, даже несмотря на то, что веер изломан? Не замечаешь, как я жалею?
— Вовсе не спокоен. Но когда раздумываю о состоянии Киёми-сан, я не могу признать, что его поступок вызывает ненависть. Скорее жалость. Разве ты не так же думаешь?
Эйко пристально смотрела на Кигурё, в ее взгляде читались любовь и нежность, но вдруг она снова загрустила. Едва ли Эйко могла что-либо возразить на его слова. Она всего лишь желала, чтобы Кигурё, которого она так любила, проявил бы более сильное чувство, чем выказывал Киёми, которого она теперь ненавидела.
Даже после этого случая Киёми, казалось, не перестал думать об Эйко. Часто можно было увидеть его уныло стоящим перед домом, где встречались Кигурё и Эйко. И любовники должны были при посещениях этого дома соблюдать осторожность, чтобы не быть замеченными Киёми.
Однажды Кигурё чуточку приоткрыл окно второго этажа и увидел Киёми: он прислонился к телеграфному столбу на другой стороне улицы. Киёми, одетый в хитоэ из белого сацумского полотна и державший в руках тонкую трость, выглядел жалким, словно нищий.
— Перестань! Перестань! — просила Эйко и крепко схватила за руку Кигурё.
В комнате свет был потушен из опасения, чтобы на сёдзи не было видно теней. Кигурё пожал руку Эйко и, несмотря на темноту, заметил на ее глазах блеснувшие слезы. Ни он, ни Эйко не были лишены чувства жалости к Киёми.
Да и сам Киёми так думал. Ему хотелось попросить прощения у Эйко, в мольбе сложить руки. И он чувствовал, как любовь к Эйко постепенно захватывает его и ведет к гибели.

III
Жена Киёми неожиданно посетила Кигурё в конторе, где он служил. Это произошло вскоре после случая с веером.
Было около четырех часов пополудни одного из летних дней. Приближалось время ухода со службы, и Кигурё волновался. Последнее время он, часто даже не заходя домой, прямо из конторы отправлялся встретиться с Эйко.
— С вами хочет повидаться Киёми-сан и просит вас выйти к ней.
Когда рассыльный доложил о приходе жены Киёми, товарищи стали поддразнивать Кигурё, тем более что с некоторых пор в конторе пошли толки о том, что он, бывший всегда человеком серьезного поведения, начал искать развлечений.
— Кигурё-кун, гордись! Красавица! Как раз подождала до четырех часов, когда кончается служба. Спрашивает, не пойдешь ли ты с ней в театр? — шутили некоторые из сослуживцев.
По правде говоря, Кигурё и сам было сначала подумал, что это пришла Эйко, назвавшись фамилией Киёми. Однако же он собирался вечером после службы отправиться к ней, а если бы возникло какое-либо срочное дело, то она могла просто позвонить.
Когда он спустился в приемную, которая помещалась на нижнем этаже, то увидел сидевшую на стуле красивую молодую женщину, одетую в модное газовое хитоэ, она обмахивалась веером, который держала в изящной руке. На лиловом веере были изображены маленькие ласточки.
— Моя фамилия Кигурё, — поклонился Кигурё.
— Я жена Киёми. Не имела чести раньше с вами встречаться, поэтому я допускаю большую неучтивость, так неожиданно вас посетив. Собственно говоря, я пришла по секрету от мужа, — обратилась она с вежливым поклоном и, слегка покраснев, взглянула на Кигурё. Оба почувствовали какую-то неловкость и вместе с тем испытывали и известную долю любопытства.
Она была красива. Маленькое — такое, что чуть ли не целиком пряталось за веером, которым она дарила ветерок своей шее, — лицо ее было белым, линии глаз и носа — правильными. И ее приветливость заставляла предположить, что она пришла не для того, чтобы сделать неприятность человеку, с которым впервые встретилась.
— Собственно говоря, обстоятельства, из-за которых я пришла, заключаются в том, что я желала бы вас просить… Но я боюсь, не заняты ли вы?
— Нет, уже конец службы, и я не имею никакой спешной работы, так что не беспокойтесь, пожалуйста.
Не было сомнений, что пришла она по делу, связанному с Эйко. Прямодушная Эйко как от Кигурё не скрывала ничего о Киёми, так и Киёми назвала не только имя Кигурё, но и место его службы. Поэтому не было ничего особенно удивительного, что жена Киёми пришла к Кигурё в контору. Кигурё часто слышал от Эйко, что та была в высшей степени хорошей и заботливой женой. Сколько бы муж ни оставлял свой дом и ни предавался развлечениям, она не произносила ни слова упрека. Она заботилась лишь о том, чтобы муж чувствовал себя счастливым, и старательно поддерживала достоинство мужа в обществе. Она была верной женой.
Она слыхала от мужа об Эйко и рассчитывала добиться свидания с ней.
— По правде, мое посещение связано с Эйко-сан. — Жена Киёми резким движением сложила веер и положила его на стол.
Кигурё спрятал за спиной потные руки и стал глядеть в сторону, чтобы его собеседнице легче было высказаться.
— Вам, вероятно, уже известно, что Киёми ее очень любит.
Она рассказала, что с тех пор, как Киёми перестал встречаться с Эйко, он каждый вечер пьянствовал и бродил по разным подозрительным кварталам. Он так сильно пил, что мог даже свалиться и уснуть на улице. Не успевал прийти в себя, как тотчас собирал гейш и снова начинал попойку. Когда это надоедало, мчался на автомобиле за город.
— Эйко! Эйко! — вскрикивал он иногда среди оживленного зала или в автомобиле, и слезы появлялись у него на глазах. Сколько ни просила жена, беспокоившаяся за его здоровье, вернуться домой, ничего не помогало. Она говорила, что он может умереть, отравившись вином, но Киёми не слушал никаких доводов.
— Хокан , ходивший иногда и раньше к нам в дом, вчера, когда Киёми свалился, выпив лишнего, позвонил мне и обо всем подробно рассказал. Я очень беспокоюсь, так как муж всегда был упрям и никогда не брал назад своих слов. Я всю ночь не спала, все думала. О себе не беспокоюсь, но я боюсь за положение Киёми в обществе.
С этими словами она приложила к глазам маленький полотняный платок. Но на глазах ее не видно было слез, которые она могла бы вытирать. Может быть, она просто закрывала свое лицо от смущения. Или это была одна из уловок, чтобы тронуть сердце Кигурё.
Кигурё молчал и ждал, когда она продолжит печальный рассказ.
— Признаться, я только что была у Эйко-сан. Просила, чтобы она повидалась с Киёми, но она и слушать об этом не хочет. Она очень решительно заявила, что хотя и живет в таком доме, но никого не желает встречать, кроме Кигурё-сан.
Кигурё попытался сопоставить в воображении образы двух женщин — Эйко, бежавшей из дома под влиянием чувства негодования на распутство мужа, и жены Киёми, забывшей стыд и пришедшей сюда, чтобы выторговать мужу счастье.
Не может быть, чтобы сердце Эйко не было тронуто горячей просьбой этой женщины, хотя Эйко в душе, вероятно, смеялась над старомодными взглядами жены Киёми. И все же таков был у Эйко характер — она не изменила своего решения. Возможно, она чувствовала, что такие женщины, как жена Киёми, в известном смысле счастливы. Но сама Эйко от подобного «счастья» отказалась. Для нее, бросившей мужа из женского самолюбия, странно было выслушивать просьбу жены Киёми.
— Очень прошу вас. Я искренне признаю свою вину за то, что говорила вам о таких странных обстоятельствах. Не будете ли вы добры попросить Эйко-сан, чтобы она приняла Киёми?
Молодая женщина положила обе руки на стол и медленно склонила на них голову.
Кигурё недолго пристально смотрел на ее тонкую шею, на жесткий воротник, упершийся в подбородок. Он видел и чувствовал, в чем была ее женская слабость и сила одновременно. Он понимал различие между ней, решившейся на посещение любовницы мужа, готовой перенести оскорбления и удары по самолюбию, и Эйко, гордой и прямой. Обе одинаково любили, но в противоположность Эйко, бросившей из уважения к себе положение замужней женщины, жена Киёми готова была принести свою любовь в жертву ради мужа.
— Хорошо, я понял. Попытаюсь сам с ней поговорить. Но не ручаюсь за ее согласие, потому что таков уж ее характер.
— Пожалуйста, помогите мне.
Она еще раз вежливо поклонилась. Затем она рассказала о положении семьи Киёми, о его работе — он руководил одной строительной компанией, а теперь все дела передал помощнику. Потом снова стала извиняться за внезапное посещение и глупую просьбу, попрощалась и ушла.
Двое-трое товарищей по службе прошли во время разговора Кигурё с женой Киёми мимо приемной и заглянули сквозь решетчатую дверь. Но так как беседующие против ожидания сидели с серьезными лицами, да и внешность жены Киёми не могла заставить принять ее за кого-либо, кроме как за порядочную женщину, они все поднялись обратно в контору. И даже когда Кигурё, проводив посетительницу до выхода, вернулся, никто из них не стал подшучивать над ним.
И Кигурё погрузился в такую серьезную задумчивость, что весь его вид отогнал любое желание легкомысленно шутить.
В пять часов служащие стали расходиться.
Кигурё в туалетной комнате вытер потное тело и вышел на улицу, выискивая тень.
Трамваи были переполнены. Не было никакой возможности попасть в вагон. Кигурё прошел в кафе неподалеку от трамвайной остановки.
«Как бы лучше поговорить с Эйко?» — раздумывал он, меланхолично беря мороженое с никелевой тарелочки. Ему было жалко Киёми не только потому, что он сочувствовал его жене.
Но Эйко сказала, что не хочет встречи с Киёми. И поступила так ради Кигурё. А теперь вдруг Кигурё сам станет просить, чтобы она пошла к Киёми. Но он обещал и не знал, как выпутаться. «В конце концов, раз уж у Эйко такой характер, нельзя оставлять вопрос невыясненным. В этом корень всех несчастий».
Раздумывая таким образом, Кигурё все же пришел к выводу, что у него нет сил помочь этой женщине, и в то же время почувствовал, какой стыд она испытывала, решившись прийти к нему. Может быть, и его, как и Киёми, можно было упрекнуть в нарушении супружеской верности. Но семейная жизнь Кигурё протекала в условиях, при которых его поведение было простительным. А вот Киёми должен был понести ответственность за свой поступок.
После мороженого Кигурё выпил содовой воды. Пока он ехал в трамвае от кафе до дома, где всегда встречался с Эйко, ему опять стало жарко. И рубашка, и трусы промокли так, что ему трудно было двигаться.
А в сознании так же навязчиво прятались странные мысли. Перед глазами всплывал образ Киёми, где-то пьянствующего и не возвращающегося домой, и образ жены Киёми, одиноко раздумывающей, как бы спасти мужа. Он чувствовал, что их обоих связывала какая-то крепкая сила, хотя Киёми погряз в разврате и бросил жену. Он беспрестанно думал, насколько все это не похоже на его любовь к Эйко.
Эйко только что приняла ванну. Она вошла в комнату, где ее ждал Кигурё, подвязав лишь непричесанные волосы и не попудрившись.
— Добрый вечер. Сегодня еще жарче, чем вчера, — заговорила она с Кигурё о самых обыденных вещах.
— К тебе сегодня не приходила жена Киёми-сан? — спросил ее Кигурё.
Девушка утвердительно кивнула и рассказала, что после полудня ей принесли приглашение прийти в дом, где ждал ее прихода Киёми, но она ничего не ответила на это приглашение. Но когда хозяйка дома пришла вторично и передала, что жена Киёми просит непременно принять ее хотя бы на несколько минут, что ж, делать нечего, Эйко пришлось согласиться.
— Она протягивала ко мне руки и умоляла, чтобы я ей помогла, повидалась с ее мужем. Говорила, что ей очень тяжело, что муж уже несколько дней на Синбаси. Просила поехать вместе на автомобиле, так как она знает дом, где сейчас находится ее муж. Очень странная женщина. Муж так с ней поступает, а она не произносит ни слова упрека. Нет, я бы ни за что так не смогла! Я думаю, что лучше бы самой уйти из дома.
— Каждая из вас по-своему права. Но все же я не могу не сочувствовать жене, которая, забыв стыд, пришла просить…
Кигурё рассказал, что жена Киёми приходила к нему в контору, где просила о том же.
— И что же ты сделал? — Эйко посмотрела на Кигурё широко раскрытыми горящими глазами.
— Я сказал, что во всяком случае попробую поговорить…
— Значит, ты хочешь теперь заставить меня идти к Киёми? — В голосе Эйко зазвучали резкие ноты.
— Нет, зачем же заставлять? Только жалко жену Киёми.
— Мужчины — эгоисты! Все эгоисты! И Ямана, и Киёми-сан, и ты. Все вы одинаковы! Даже если бы я могла понять состояние жены Киёми, то твоей психологии, когда ты согласился выполнить такое поручение, и психологии Киёми, обратившегося через жену с такой просьбой, я никак не могу понять! Жалко жену Киёми? А меня не жалко? Ненавижу мужчин! Мужчины все эгоисты, все эгоисты!
Эйко кинулась на подоконник открытого окна и, закрыв лицо руками, зарыдала.

IV
Помочь Эйко в сложившейся ситуации было прямым долгом Кигурё. Однако у него, к сожалению, сейчас не было такой возможности. Даже те незначительные расходы, которые он нес, чтобы встречаться с ней каждый вечер, были для него затруднительны. Бросить семью и жить с ней, как это хотел сделать Киёми, — для такого опрометчивого шага у него не было безумной страсти. Нет, это не было вопросом, который решала бы страсть, в конце концов, это был вопрос денег. Абсолютно ясно: если бы он, не имевший никакого состояния, рискнул на такой отчаянный поступок, то пришлось бы голодать и ему, и Эйко, и жене, и детям. Кигурё ничего не мог поделать. Ему оставалось только размышлять, ставя себя на место постороннего свидетеля: остывает ли его страсть к Эйко или же он слишком горячо и сильно ее любит?
Уходя к восьми часам утра на службу, он не возвращался домой раньше двенадцати ночи, и поэтому у него не было времени встречаться с женой или детьми. Его жена, холодная, как камень, уже в течение многих месяцев не говорила с ним, не произносила ни слова. Если даже что-либо нужно было передать мужу, она оставляла на его столе клочок бумаги, где писала только о деле. Кигурё видел разницу между тремя женщинами: Эйко, бежавшей из дома мужа из-за его порочности, женой Киёми, ради мужа старавшейся уговорить встретиться с ним женщину, которую тот любил, — и полной противоположностью им двоим, совершенно бесчувственной к мужу, всегда погруженной в каменное молчание, собственной женой. И именно характер его жены казался ему самым нестерпимым. Бездушный, холодный, как у рыбы, взгляд жены, открывавшей амадо , когда Кигурё поздно ночью возвращался домой, изгонял из его сердца чувство стыда, и он испытывал только тяжелую ненависть.
Но это, собственно говоря, началось достаточно давно. Такой уж женщиной была его жена: за десять лет жизни с Кигурё не случалось ей разговаривать с ним на разные житейские темы, только о делах. Даже когда в ее присутствии говорилось что-либо смешное, она лишь слегка улыбалась. Ее жизнь была похожа на жизнь мха, растущего на скале. Создавалось впечатление, что она раз и навсегда решила ни на что не реагировать… Ее неприветливый характер незаметно иссушил и сердце Кигурё. Бесполезно было бы ждать проявления чувства там, где оно не вызывало никакой реакции. И Кигурё у себя в доме, так же как и жена, превратил свое сердце в камень. Когда жена молчала, он тоже воздерживался от разговора, как будто находился среди чужих людей. Когда жена слегка усмехалась, он тоже только улыбался. Дети возились в комнате, не обращая внимания на родителей. И всегда обращались к отцу или матери по разным делам — о еде или одежде к матери, о школьных делах или покупках к отцу. Как будто постепенно сговорились советоваться с каждым из них о разном.
Три или четыре года назад, когда Кигурё, несмотря на то что уже и в то время истомился в тяжелой домашней обстановке, еще не ходил в веселый квартал, ему случилось посетить по какому-то делу своего старого школьного товарища.
Его школьный друг Т. имел порядочное состояние, унаследованное от родителей. Обратив состояние в акции, он жил спокойно, ничем не занимаясь, взял себе в наложницы молодую актрису и замкнулся в своем доме. В то время, когда Кигурё пришел его навестить, вся семья как раз собралась за ужином. Наложница Т., бывшая раньше актрисой, и его жена сидели друг подле друга, мирно беседуя. Дети, по-видимому, тоже привыкли к его наложнице и называли ее тетей.
— Добро пожаловать. Сейчас нальем тебе, — сказал Т. и подал Кигурё сакадзуки . Жена и наложница Т. по очереди наливали им обоим сакэ. Потом женщины взяли сямисэны и запели песни. Т., слегка опьяневший, сидел с раскрасневшимся лицом и благодушно улыбался таким с видом, будто у него есть все, что нужно человеку на этом свете.
«Какая нелепая семья!» — подумал Кигурё.
В семье Т. не было и признаков святости семейного очага. Всё же вся семья собиралась вместе — это было что-то совсем не похожее на обычные семьи. Т. любил и жену, и наложницу, и детей, да и его все любили. Как его чувства отзывались в сердцах членов семьи? Все просто и непринужденно беседовали, никто не чувствовал себя стесненно.
«Скучно! С кем ни сравнить, моя семья скучна», — думал Кигурё, когда, оставив опьяневшего Т., возвращался домой, шагая по узким переулкам меж заборов в темноте, за городом. В самом деле, его семья даже по сравнению с семьей развратного Т. была достойна жалости, и его дети почему-то были гораздо более несчастны, чем дети Т. Несмотря на порочность отца и на странность матери, дети воспитывались в счастливой обстановке, атмосфера в семье была светлой и радостной, над его же домом нависла тяжесть, под которой могло увянуть самое теплое чувство. Какой бы светлый луч ни сиял, его не пропускала черная пелена. Дети, предоставленные сами себе, с утра до вечера играли. У него были две дочери, но они, совсем как мальчики, целые дни проводили на улице, выпачканные в грязи. А тут были умиротворение и веселость, которых так недоставало его семье.
И Кигурё, запертый в течение десяти лет в унылой домашней обстановке, стал в конце концов искать для своего отдыха другое место. В запустелом мрачном доме жена осталась одна, похожая на птицу с подрезанными крыльями.